Владимир Попов - И это называется будни

А на улице его ожидала приятная неожиданность. Из подъехавшей «Волги» выскочил Гребенщиков и устремился в подъезд горкома.

«Скоро, однако, — обрадовался Серафим Гаврилович. — Скорее, чем можно было ожидать. И летит, как наскипидаренный».

Додока не только просмотрел премиальную ведомость, которую захватил по его просьбе Гребенщиков. Спросил о каждом — когда и за что сделано удержание. Гребенщиков помнил все удивительно точно. Не только какой балл выставил тому или иному работнику, но даже в какой день.

«Такую бы память да употребить во благо», — невольно подумал Додока. Небрежно бросив ведомость, сказал:

— Не вижу соответствия между результатами работы и суммой удержания. Особенно это касается начальника доменного. А соответствия можно было легко достигнуть. Даже при вашей балльной системе.

— Как это вы мыслите?

— Поставили бы пятерку человеку, которому уже влепили кол, — и сбалансировали б хоть часть удержания. У каждого бывают и падения, и взлеты.

— Плюс-минус… — усмехнулся Гребенщиков. — Нет, такую тонкую бухгалтерию я разводить не собираюсь.

— Значит, политика кнута? И эту меру воздействия, как я догадываюсь, вы придумали в ответ на требование Подобеда.

— У всякого руководителя есть два способа воздействия. Либо моральный, либо материальный. Когда запрещено рычать, остается только кусаться.

— Логика железная: не бойся собаки, которая лает, бойся той, которая исподтишка кусает…

Гребенщиков посмотрел на Додоку исподлобья.

— Вы не находите, что ваша терминология непристойна?

— Терминология, к сожалению, не моя. Признаюсь в плагиате. Позаимствовал. Вас же иначе как «Волкодавом» не называют. Ну, а глас народа — глас божий.

— На каком основании вы меня оскорбляете! — Резким окриком Гребенщиков надеялся поставить Додоку на место. — Пользуетесь своим положением?

— А почему вы считаете, что оскорблять, пользуясь своим положением, можно только вам?

— С этим покончено.

— А вот с этим начато? — Додока указал на ведомость. — И какая средняя премия получилась по ИТР после ваших… штрафов?

— Не считал.

— Жаль. Тогда я посчитаю. Сядьте. — Додока позвонил секретарше. — Счеты мне, пожалуйста.

Гребенщиков был взбешен, но сдерживал себя — он еще не понимал, что задумал Додока. А тот неторопливо, с неловкостью начинающего счетовода принялся подбивать итоги. Подсчитал, стряхнул косточки, чтобы проверить себя — не ошибся ли.

— Разгоните вы кадры, — говорил он в то же время. — И первым, кто от вас уйдет, будет Шевляков.

— Никуда он не денется. Он здешний, всю свою жизнь работает на нашем заводе.

— Потом Рудаев. — Сбившись со счета, Додока снова стряхнул косточки и снова принялся передвигать их. Не перебрасывать, а именно передвигать.

— Не уйдет. В его годы такой пост…

Додока записал наконец получившийся итог.

— М-да… Счетный работник из меня тоже не вышел бы, — сказал грустно. — Еле-еле высчитал. Так вот, удержали вы с ИТР двадцать один процент премии. Запомните: очко. Такой же доли премии недосчитаетесь и вы.

— Где тут логика? — со скептической миной спросил Гребенщиков.

— Логика простая. Школьная. Если все ученики получают плохие отметки, то в этом повинен только преподаватель.

— Интересно, каким образом вы это сделаете? — осведомился Гребенщиков, и щелеподобный рот его растянулся. — Размер моей премии определяет министерство, а у него не будет к тому формальных оснований.

— Вот министерство вам и определит. А формальные основания… — Додока прищурился. — Вы же нашли — найдут и там. Ну, хотя бы ухудшение качества листа. — Но дальше выдержки у него не хватило, и, бросив ведомость в стол, он сказал, вконец обозлившись: — Все!

Короткое это слово прозвучало, как «вон». Гребенщиков понял, что больше ему у Додоки делать нечего. По крайней мере сегодня.

Вовка всегда норовил задержаться с родителями как можно дольше и изобретательно находил для этого всевозможные предлоги. Вот и сейчас его никак не удавалось отправить спать. Сначала он сказал, что забыл выучить стишок, и принялся усердно шевелить губами, вроде повторяя его, хотя глаза блуждали по сторонам, цепляясь то за один предмет, то за другой, потом объявил, что успел проголодаться и готов съесть вола.

Алла поставила перед ним на стол кусок пирога и кефир. Пирог Вовка уплел с удовольствием, а когда дошло до кефира, приуныл. Подперев руками голову, он долго сидел, болтая ногами, кривясь, хныкая потихоньку, потом тоскливо посмотрел на мать.

— Мам, а от кефира молодеют?

— Конечно, — подхватила Алла, обрадовавшись возможности преподнести сыну полезное назидание. — И молодеют, и здоровеют.

— Вот и хорошо! — в свою очередь обрадовался Вовка. — Тогда пей ты, а я не буду, и мы вместе состаримся.

Гребенщиков, чей смех даже дома редко когда был слышен, густо расхохотался.

Вовка, естественно, не понимал, как лихо у него получилось, — ему важно было отделаться от злополучного кефира, но родители оценили остроумие сына и милостиво разрешили посидеть с ними еще полчаса.

— А все же мне очень обидно за Збандута, — сказал Гребенщиков жене, помешивая ложечкой густой заварки чай. — Смахнули как-то непонятно. Хоть бы благодарность вынесли приказом по министерству.

— Это не так уж редко случается, — отозвалась Алла. — Не угодил кому-то повыше — и нет тебе места под солнцем.

— Как раз место под солнцем ему нашлось, да еще под каким жарким — индийским! — пошутил Гребенщиков, отставляя чашку. Чашка была крупная, с вензелем — фамильная. Гребенщиков ею очень дорожил и никому, кроме жены, прикасаться не разрешал.

— Ты всё? — спросила Алла и не получила в ответ ни «да» ни «нет». О чем-то своем думал муж, судя по глубокой складке на лбу, серьезном и значительном.

Алла налила себе еще чаю и сидела в ожидании, когда он остынет, вдыхая терпкий аромат.

— А знаешь, что мне пришло в голову? — Гребенщиков вдруг взял ее за руку. — Хорошо бы выдвинуть его на Государственную премию.

Не скажи он это громко, Алла решила бы, что ослышалась. Ее супруг, никогда ничьих дел близко к сердцу не принимавший, проявляет заботу о своем коллеге. Такая акция требует не только чуткости, но и смелости: придется идти против течения — Збандут ведь в немилости.

— Но, очевидно, не его одного? — как бы ненароком спросила Алла.

— Естественно. Но главная фигура — Збандут.

— За аглофабрику?

— За освоение кислородно-конверторного цеха.

— Это было бы очень благородно с твоей стороны, — поощрительно проговорила Алла. — Подняв таким образом Збандута, ты как бы проведешь демаркационную линию между его деяниями и своими и тем самым подчеркнешь, что его заслуги себе не приписываешь.