Людмила Уварова - Концерт по заявкам

— И не нужно пытаться, — сказал Подходцев.

— Да, представь, я уже много раз бросала и опять не выдерживала, опять начинала курить.

Он промолчал. То и дело раздавались сирены автомобилей, водители выходили из машин, прохаживались вдоль шоссе, опять садились обратно, наверное, им казалось, выходя на шоссе, они подгоняют время…

Наконец первая, невидная вдалеке машина медленно тронулась с места, за нею потянулись остальные.

— Поехали, — с облегчением сказала Анастасия Эдуардовна.

Несколько минут ехали молча, потом она заговорила первая:

— Тебе хотелось бы знать, как я жила все эти годы?

Он пожал плечами. Она засмеялась.

— Знаешь, почему я смеюсь? Я поняла, тебе вовсе это не интересно, не правда ли?

Он опять промолчал. Как раз в эту минуту переключили светофор, и надо было проскочить вперед.

А она продолжала, уже не глядя на него, не думая о том, интересно ли ему слушать ее, привычно полная мыслей о самой себе, о своем будущем, о том, как оно все устроится с нею…

— Мне не повезло. Я надеялась, что буду счастлива, я верила в счастье, потому что я полюбила, кто же может осудить меня? Ведь я думала, если я люблю, то и меня любят, а на деле вышло совсем по-другому…

Она затянулась в последний раз, выкинула окурок в окно.

«Что за душевная глухота, — мысленно возмущался Подходцев, то останавливаясь перед светофором, то снова набирая скорость. — Кому она говорит? С кем делится и откровенничает? Неужели не понимает, что нельзя, непозволительно говорить так, да еще при ком? При сыне мужа, брошенного ею!»

Он подумал о жене. Могла бы она поступить так? Никогда в жизни! Разумеется, она могла бы оставить его, разлюбить, влюбиться в другого человека. В жизни всякое может случиться, но Лиля наверняка вела бы себя достойно в любом случае и уж, конечно, не стала бы признаваться в любви к кому-то, скажем, при его отце…

А мачеха продолжала, верная своему обычаю слушать одну лишь себя:

— Поверь, я все время помнила Илюшу, твоего отца, я не забывала его ни на минуту, можешь мне верить…

Глаза ее блестели, лицо дышало простодушием. Обманчивым простодушием, которому и в самом деле трудно поверить.

Вспомнилось, когда отец остался один, он говорил нередко:

— Теперь я полностью свободен во всем и навсегда. Могу делать, что хочу, не надо никому отдавать отчета, не с кем конфликтовать, никто не допрашивает, где был, куда собираюсь пойти, все тихо, спокойно, благодать…

Так уверял отец, может быть, потому, что боялся жалости, сочувствия, но Лиля как-то не выдержала, сказала:

— Кого вы хотите убедить, Илья Петрович?

Он ничего не ответил ей, промолчал, как не слышал. А она после сказала мужу:

— Видел бы ты, какие у него тоскующие глаза, с ума сойти. Мне даже холодно стало…

— Выдумщица, — усмехнулся Подходцев, но как-то, беседуя с отцом, уверявшим, что он чувствует себя превосходно, на уровне лучших мировых стандартов, вдруг пристально вглядевшись в него, невольно согласился с женой: такая неприкрытая, холодная тоска глянула на него из отцовских глаз, и в самом деле, мороз по коже…

Анастасия Эдуардовна между тем продолжала:

— Думаешь, он меня бросил? Ты так думаешь, наверно?

— Кто бросил? — рассеянно спросил Подходцев.

— Этот, Вадим, ну, тот, с кем я…

Она не договорила.

— А, — сказал Подходцев. — Да нет, ничего я не думаю, в конце концов, ваше дело…

Она перебила его:

— Ты пойми, он бы никогда не бросил меня, я сама в нем разочаровалась, поняла, он вовсе не тот, каким представлялся мне, совсем другой. — Громко, со стоном вздохнула. — Душой я все время была с Илюшей. Я не могла забыть его, я понимала, как много он дал мне, какое это благородное сердце, умеющее любить и прощать…

Подходцев мог продолжить за нее все то, что она говорила и собиралась говорить дальше. Странное чувство владело им, так бывало, когда смотрел по телевизору футбольный матч, результаты которого уже известны, и, хотя комментатор из себя выходит, кричит во все горло, публика на трибунах беснуется, все равно все уже заранее известно, по радио успели объявить, кто забил последний гол, какая команда победила… Сейчас она скажет: «Теперь я никуда не отойду от него, буду с ним всегда, всю жизнь…»

— Моя мечта — выходить Илюшу, окружить его самым большим вниманием, — Анастасия Эдуардовна крепко прижала к груди розовые ладони. Почему-то руки у нее не постарели, остались по-прежнему гладкими, нежными, почти молодыми.

Однажды, было это уже спустя год после того, как Анастасия Эдуардовна оставила его, отец признался:

— Я всегда боялся, что она когда-нибудь бросит меня, даже в самые безоблачные первые годы. И знаешь почему? У нее были какие-то странные, я бы сказал, цепкие руки, лицо ангельское, мягкое, а руки живут себе своей, отдельной жизнью, хищные, ловкие, все-то им надо, что-то все время их беспокоит…

— Вы, художники, всегда что-нибудь такое придумаете, — заметил Подходцев, стараясь глядеть мимо отца, чтобы тот не разглядел в его глазах нескрываемой жалости, но отец только улыбнулся, слабо, почти нехотя:

— Как видишь, а все же я оказался прав, только я, никто другой…

И Подходцев подумал тогда: «Наверное, ум отца в какой-то степени удовлетворен, что ожидал, то и получилось, но сердце его, безусловно, ранено».

— Я скажу ему: Илюша, ты отвык от счастья, я научу тебя снова быть счастливым, — произнесла Анастасия Эдуардовна. — Как думаешь, сумею научить?

Кажется, она окончательно успокоилась, даже повеселела.

Подходцев резко затормозил машину.

— Приехали…

— Уже? — удивилась она, лицо ее разом погасло, словно внутри выключили свет, стало тревожно-напряженным.

— Вы посидите здесь, в приемном покое, — сказал Подходцев. — Я пойду к папе, постараюсь подготовить его.

— Да, конечно, — она охотно согласилась, — разумеется, мы же договорились.

Он вернулся спустя примерно минут тридцать. Она встала навстречу:

— Ну, как? Можно идти?

— Нет, — ответил он. — Врач запретил, сегодня его нельзя видеть.

Он не сказал о том, что отцу вдруг стало хуже и его перевели в реанимацию.

Лицо ее заметно вытянулось.

— Папа не хочет меня видеть? — она почти выкрикнула эти слова, — Не скрывай от меня, скажи правду!

— Он не знает о вас, — ответил Подходцев. — Я ему еще ничего не успел сказать.

— Клянись, что говоришь правду!

Проходившая мимо сестра удивленно взглянула на нас.

— Тише, — остановил ее Подходцев. — Вы же в больнице…

Она послушно, чуть испуганно закивала головой:

— Да, да, я понимаю, прости…

— Его перевели в другую палату.

— А что? — спросила она. — Это так надо?

— Нет, — сказал Подходцев, уже не пытаясь как-то подготовить ее. — Вчера у отца ухудшилась кардиограмма, появились боли в сердце, и его поэтому перевели в реанимационное отделение.