Авенир Крашенинников - Особые обстоятельства. Рассказы и повести

…— Такие, как Валентина Семеновна Марфина, — услышала теперь Валентинка привычные слова с трибуны. — Имя ее стало известно далеко за пределами нашего района…

А ей внезапно вспомнился тот противный сон, что, привиделся перед самым приездом газетчика. Правда, въяве дворец другой, и платье на ней вовсе не белое, и туфли иные. Да и стыда и страху никакого нет. И все же заныло внутри, и она едва досидела до конца совещания и на концерт не осталась.

Из райцентра, не то что с вокзала, до села можно было доехать на рейсовом автобусе. День уже встал жарко, по автобусу летучими прядями плавала пыль, застилая нескольких пассажиров. Валентинка чувствовала острый привкус ее на губах, на языке. Она неотрывно глядела в окошко на знакомые окрестности, будто с ними уже прощалась.

Автобус сбавил скорость, переваливаясь, встряхиваясь, влез на жесткий настил моста через речку. До села отсюда было рукой подать. И тут нечаянно заметила Валентинка Семена Иваныча. Он тосковал на взгорочке, смотрел куда-то в заречье. Валентинка закричала шоферу, тот затормозил. Она спрыгнула на дорогу, перескочила канаву обочины, по спутанной траве добежала до Семена Иваныча. Он ждал, держал в зубах веточку. Валентинка запыхалась, остановилась в шаге от него. Тогда он отбросил веточку и задумчиво сказал:

— Славно здесь у вас, земно-о. И оглушающе тихо. Мне бы в такой тиши больше месяца не прожить…

За кустами на речке булькал и плескался перекат. Жаворонки выныривали из луговинки и отвесно притягивались к небу.

— Вы как будто давно меня знали, — проследив глазами за одной из птичек, заметил Семен Иваныч.

— Это Зинаида Андреевна частенько об вас рассказывала. И об маме тоже.

— Та-ак, — удивленно протянул Семен Иваныч, сдернул с ветки ивовый листок, растер в пальцах. — Я хотел сказать ей великое спасибо, а ее все нет.

— А мама какая была? — Давно этот вопрос задавала себе Валентинка и теперь ожидала, что Семен Иваныч ответит небывалыми словами.

— Хорошая, — сказал Семен Иваныч, ссыпал в траву лиственное крошево, опять проводил глазами взлетающего жаворонка. — Так что же Зинаида Андреевна рассказывала?

Валентинка до мельчайших подробностей помнила, как лежал солдат на поле посреди изгорающих бабок пшеницы, перед мертвым страшным железом. И сейчас, передавая все это Семену Иванычу, даже пожалела, что такого с ним не было.

— Я тысячу раз погибал, — будто угадав, сказал Семен Иваныч. — И поля такие были, и танки… Все было. Но очень я хотел увидеть тебя и маму.

Он сбросил пиджак, разостлал на взгорочке, остался в белой рубахе с подтеками под мышками. Валентинка села, натянув на колени подол, обхватила их ладонями.

— Поедем со мной, дочка. — Семен Иваныч сказал это с такой надеждою, что у Валентинки внутри отдалась отзывчивая струнка. — Теперь я без тебя не смогу. — Он стянул через голову галстук, сунул в карман, похлопал себя по бокам, ища курево.

— А ведь ты сидишь на папиросах, — неожиданно рассмеялся он.

Валентинка тоже засмеялась, поскорее вытащила пачку. Папиросы смялись, поломались. Тогда Семен Иваныч вытянул из внутреннего кармана газету, оторвал лоскуток, свернул его. Валентинка узнала ее: там была фотография и статья.

«Странно, — подумала Валентинка, — кусочек бумаги, серые буковки, и вот — все в жизни может измениться». Но теперь подумала не как в первый раз, теперь сдавило дыхание, и речка на перекате зазвенела громко и напряженно.

В избе Хульши вечно было мусорно. Повсюду — из пазов между бревнами, с матицы, с печи, даже из-за порыжелой рамы, в которой под стеклом осенними листьями бурели старые фотографии, свисали пучки усохших растений, роняя на стол, на лавки, на половицы крючочки, ноготки, горошинки, пыльцу семян. Пятнистая кошка-богатка сердито отряхивала то одну, то другую лапу, пробиралась в закуток за печку, где пищало и мурлыкало бесчисленное кошкино потомство. Богатка выкармливала котят где-то на чердаке, в недоступном никому местечке, и водворяла их в избу уже вовсю зрячих, уже обученных ночным охотам. Она проводила потомство мимо хозяйки, поставив столбиком хвост, по-особому мягко выгибая спину. Хульша всячески поносила хитрюгу, ставила за печку эмалированную тарелку с молоком и рассуждала: мол, пущай лакают махновцы, зато никакая мышь травы ее не выстрижет. Зато и запах от целебных трав был таким, будто и не изба это вовсе стояла, а чуть подвинувший под солнцем зарод лугового сена.

Зинаида Андреевна — давненько это было — заходила к Хульше и осудила тогда и мусор и кошек, из-за которых, как показалось, и ступить было некуда. Теперь же, едва открыла двери, травяным настоем смягчило душу. Она сама не знала, как получилось, что именно к Хульше пошла, отпустив Валентинку.

Она даже до автобуса Валентинку не проводила: «Собралась уезжать, пущай уезжает». Не заметила, как очутилась в Валентинкиной комнатке. Койка была ровненько заправлена покрывалом, на полке все так же тесным рядком стояли книжки, между которыми выставлялся кончик газеты, фотокарточка солдата висела на старом месте.

«Повесила бы она там мою фотографию?» — подумала Зинаида Андреевна и тут же себя одернула: ведь никогда не фотографировалась, разве только на документы. Поправила подушку на постели. Увидела под кроватью стоптанные домашние шлепанцы. Надо бы к зиме новые. Кому? Автобус-то на вокзал ушел. Кинуться бы сейчас за ним, как Коркуниха кидалась… Не поможет! Вот и жизнь прошла. Осталась только работа. А разве в работе — вся жизнь?

Хотела выйти, опять глянула на фотографию, вспомнила лицо человека, который назвал себя Семеном Иванычем Ляпуновым, и обмерла. Ничего, ни одной особиночки схожей не показалось между тем и этим. Конечно, бывает: с годами жизнь так иного изомнет, что и мать родная не узнает. Да и Валентинку Ляпунов разом признал — хотя за жену свою, за Машу, сперва ее принял. А все ж таки вдруг совпали имена, мало ли Семенов, мало ли Марий да Валентин на Руси! И приехал чужанин, и так вот легко, будто бы вправду свою дочь, взял да и увез Валентинку. И она сразу доверилась, точно случая только ждала, чтоб от Зинаиды Андреевны убежать. И вот это самое обидное, а все остальное, сомненья-то все — свой-чужой — чушь!

Между грядок огорода — вместе с Валентинкою по весне засаживали — Зинаида Андреевна прошагала к забору, без усилия высвободила две жердочки, очутилась в огороде Хульши. Едва заметила, как пересекла его, как поднялась по выбитым плахам крыльца, толкнула дверь. Вдохнула запахи лугового сена и опамятовалась.

Хульша развязывала платок, все никак не могла совладать с узлом. Потянула за концы кверху, через подбородок стащила. Волосы у нее были крупные, будто сухая ржаная солома, шнурками завязаны в два пука.