Олег Попцов - Без музыки

Лужин пожал плечами:

— Газетчики… У них ритм жизни другой.

— Не верю, — парень потянулся. — Слишком необычный взлет.

Наташа покосилась на Лужина:

— Кто это?

— Который? С книгой?

— Угу.

— Это, девочка моя, маэстро.

— Нет, я серьезно.

— И я серьезно. Звезда первой величины, по кличке Хмурый. Человек ядовитый и неспокойный. Тищенко Валерий Миронович. Старуха, таких людей надо знать.

— Мне?

Лужин укоризненно погрозил пальцем:

— Всем!

— Если Углов так талантлив, почему он больше ничего не пишет?

— Боится.

— Боится? Чего? — В голосе мрачного парня послышались насмешливые нотки.

— Написать хуже.

— Иллюзии, — отпарировал Тищенко. — Зачем ему понадобился Васюков?

— При чем здесь Васюков? Вы начинаете говорить загадками, — бородатый Алик зевнул.

— Мудрость невелика: Васюков пишет, а издается Углов.

— Бред какой-то. Простите, но вы рассуждаете, как папуас.

— Возможно, — парень зло сплюнул в костер.

— А что, это интересно, Валера, — Гречушкин первым обратился к парню по имени. — Откуда у тебя такая информация?

— Сам писал, знаю.

— Если не секрет, за кого же? Может быть, за Паустовского?

На той стороне костра засмеялись все сразу.

Тищенко закашлялся, на глазах выступили слезы.

— Это мое дело. А Васюков — редактор, каких поискать, так-то.

— Не понимаю, Валера, какой толк? Разве Васюков сам издаваться не может? — Гречушкин волновался и никак не мог раскурить сигарету.

— Друг мой, в наше время издаться не так просто. Васюков прокутил не только деньги, но и свою репутацию.

— Да оставьте вы! Взрослый человек, а несете черт знает что!

Наташа хорошо увидела раздраженное лицо бородатого Алика.

Хмурый поднял глаза и посмотрел на своего собеседника долгим, настойчивым взглядом.

— Каждому свое, я вас не неволю. Делец ваш Углов.

— Вы ему просто завидуете! — Она даже не узнала собственного голоса. — Вы желчный, злой человек! — Наташа почувствовала, что краснеет. Наступило неловкое молчание.

Парень передернул плечами, однако в ее сторону не повернулся. Он так и сидел, уронив голову на колени, щурился на подпрыгивающий огонь.

— Я? — переспросил он. — Да, завидую. — Смех вкрадчивый, неприятный. Наташа поежилась.

Выскочив на улицу, Максим как-то затравленно посмотрел на окна автобуса, словно желал убедиться, что Гущина там нет.

Улица была людной, и он еще раз удивился, как Гущин сумел угадать его в этом кошмарно-белом потоке одинаковых людей.

Парило с утра. Лица прохожих лоснились от жары. По раскаленной мостовой катились машины, в которых сидели такие же разморенные, измученные зноем люди.

Телефонные будки похожи на разрезанные соты. Двери гулко ударяются о железный каркас. Звук получается лязгающий, неприятный. Максим придержал дверь, задохнулся горячим воздухом, набрал нужный номер.

— Вас слушают.

— Нину Александровну!

На том конце провода послышался смех:

— Ой, девочки, Нине Александровне муж звонит, писатель. — И, нажимая на раскатистое «а», голос закричал: — Нина Алексанна, вас!

Максим грустно улыбнулся.

— Алло, это ты? Что случилось?

— Ничего особенного, соскучился. У тебя вечер свободен?

— Господи, ну что случилось?

— Я же сказал — ничего, — Максим растер занемевшие пальцы. — Могу я пригласить собственную жену провести со мной вечер, не ссылаясь на чрезвычайные обстоятельства?

— Отвыкла.

— Привыкай, нехорошо раньше времени хоронить людей.

— Я не хотела тебя обидеть, но согласись…

Он не дал ей договорить:

— Согласен. Тебе тяжело, я невыносим — все знаю.

— Ты всегда все знаешь — в этом твоя беда.

Он почувствовал в ее голосе упрек.

— Возможно.

— О… это что-то новое, ты даже не возражаешь. Куда же восторженный влюбленный намерен пригласить даму своего сердца?

— В шалаш… Устраивает?

— А почему бы нет?

— Все потому же. Не хочу рисковать. Дом журналистов, восемь ноль-ноль. Договорились?

— Если ты настаиваешь…

— Не настаиваю, прошу.

Не дожидаясь ответа, Максим подул в микрофон и повесил трубку.

Он не любил послеобеденных часов. Толчея. И лица людей с печатью дневной усталости, отяжелевшие, разморенные жарой, плывут перед глазами. Настроение портится, недовольство собой становится глубоким и постоянным.

Оставшееся время Максим потратил на розыски авторов статьи о канале. Затея сама по себе была заманчивой. Шувалова беспокоили гарантии. Где-то в душе Максим разделял опасения старика, хотя не придавал им серьезного значения. Разговор с академиком Золотцевым получился на ходу. Максим долго втолковывал ему, какой журнал он представляет. Когда же академик наконец понял его, Максим заметил, что времени для обстоятельного разговора уже нет. Золотцев слушал невнимательно, думал о чем-то своем. Статью подписать согласился, однако поставил условие: его фамилия должна стоять второй. Максим извинился за некстати начатый разговор, на всякий случай оставил свой рабочий телефон, уехал.

В редакцию вернулся уже затемно. Прошел по опустевшим комнатам, полистал разбросанные тут и там рукописи, вздохнул: Васюков верен себе. Открыл свой кабинет, постоял в дверях, заметил на столе записку. Подошел к окну. Ветер раскачивает фонарь, буквы прыгают. Писал все тот же Васюков, почерк отрывистый, неряшливый.

«Звонил Голубев, издательский. Очень они сожалеют касательно вашего отсутствия. Намерены издавать вас. Радоваться надо, а вы, как шкодливый кот, от него бегаете. Экая невидаль, не пишется. Пока издают, отказываться не резон. Да и придет к вам озарение, поверьте Васюкову. Обязательно придет».

Бравада, а может, действительно верит?

«Верит. — Максим нахмурил брови. — Милый, добрый Васюков, как бы я желал твоей правоты».

«Вам еще напишется густо, по-настоящему». Максим отчетливо видит отяжелевшую, еще не утратившую своей породистости фигуру старика Берчугина, ощущает теплоту его мягких ладоней. Глупо, но ему хочется ткнуться в эту широченную грудь и заплакать. Просто так, бездумно, напропалую заплакать. Боже мой! Неужели нет выхода? Руки тяжело сжимают голову. «Вам еще напишется… — машинально повторяет Максим, — еще напишется». Он тоже так считал полгода, год, полтора назад. Но не писалось, не писалось же. Он пробовал себя успокоить: ничего страшного, все поправимо. Наступит завтра, он пойдет в редакцию и… Но завтра очень быстро становилось вчера, а навстречу ему уже бежали новые завтра, полные надежды и призывов к спокойствию.

Мне не надо их перечитывать, я выучил наизусть эти десять сравнительно небольших рассказов. «Где сюжет, скорее чувствуешь, чем видишь. Неестественность языка становится своей противоположностью, где свежестью дышит каждая строка и непосредственность — пароль автора». Ах, Берчугин, Берчугин, любите вы интеллигентный стиль.