Олег Попцов - Без музыки

— Смотри, как знаешь.

— Само собой, само собой. Факелочек слева усматриваете?

— Ну?

— Нефтехимический комбинат. Я на ем десять лет отстукал… Куда? Куда прешь, дура?! Ну, бабы, ну, народ! Может, захватим?

— Давай.

— Далече, милая?

— На пристань.

— Садись, родная. Садись, уважаемая. Река Кама — наш моральный капитал. «Городок наш ничего, населенье таково…» Вчера на улице одна гражданочка сигнал бедствия подает. Делаю остановку. Куда, спрашиваю. «На ваше усмотрение, — отвечает. — Очень ваш город Пермь замечательный. Осмотреть желаю». Ну, бабы, ну, народ! Виноват, бабуся. — Водитель извлек из-за уха папиросу, не без лихости закурил. — Часа три мы наш распрекрасный город осматривали, на счетчике двадцать рублей сорок пять копеек. Я, знаете ли, вконец утомился. «Вот, — говорю, — уважаемая путешественница, такие наши дела незавалящие — все!!!» «Нет, — говорит, — не все. Мы, — говорит, — еще за Каму должны съездить и обратно возвернуться, по всем переулочкам и закоулочкам проехать… Да так, чтоб город ваш в моей памяти на всю жизнь остался. Такому интересу причина есть. Получайте, — говорит, — тридцать целковых и двигайте без промедления».

— Так и возили?

Таксист глянул в зеркало, сдвинул на затылок кепку:

— А как же! За такие деньги не токмо возить, носить будешь. Шутка ли, один пассажир план дает.

Напротив вокзала машина резко затормозила. Максим недовольно потер ушибленный локоть.

— Извиняйте, граждане, не светофор — сущее бедствие.

Максим поинтересовался, далеко ли до Монина. Ответил все тот же словоохотливый таксист:

— Это под Головинкой, час десять на электричке, и вы в раю. Место — высший класс. Северная Швейцария. Воды, грязи, преферанс — все тридцать три удовольствия. Отдыхать приехали? Ах, по делу! — таксист понимающе вздохнул, закончил неожиданно, со смешком: — «Моя Земфира неверна. Моя Земфира охладела». С вас полтора рубля, товарищ. Сдачи не имеем. Прошу!

Монино оказалось небольшой деревней, дворов на тридцать. Максим приехал туда уже под вечер. Осенний день безлико угасал. Еле приметный туман над лугом, плоским берегом мелководной реки Выпи. Фиолетовые разводы перистых облаков, сходящие постепенно на нет. Кумачово-огненная кромка горизонта. Березовые колки застыли мглистой тенью и напоминали со стороны неубранные театральные декорации. В домах еще не зажигали свет, хотя эртээсовский движок уже тарахтел вовсю. Ждали стадо, вот-вот пригонят. Дождя здесь не было и в помине. Дорога тихо дымилась пылью. Завалинки гудели приглушенным бабьим говором. Несмотря на сумерки, незнакомца приметили сразу. У магазина Максим остановился. Трое мужиков, присев на корточки, что-то втолковывали хмурому старику. Старик сидел прямо на каменных ступеньках, уронив замшелый подбородок на лоснящуюся рогатину самодельной трости.

Мужики смолили сведенные до ногтя окурки, старик покачивал головой, сосал истлевший мундштук.

— Ты, конечно, Савелий Макарыч, как хотишь, можно и шифером. Только дранкой спокойней.

— Шифер, его еще достать надо. А дранка што? Егор в леспромхоз сгонял, и, считай, крыша на дворе. Ну а ежели насчет гвоздей беспокойство имеешь, то зря. Гвозди Лексей мигом сладит.

Тот, что звался Лексеем, обслюнявил окурок и с сожалением вдавил его в ступень крыльца.

— Можно, шифер никак, а гвозди можно. Только в сельпе кой с кем заиметь договор надо. Слышь, Макарыч, два дня — и дело с концом.

— Ишь шустрый какой, а крыть кто будет?

— Ну, крыть невелик труд. Мы вдвоем и покроем.

— Думать надо, — проскрипел старик и поменял на трости руки.

— Ну, думай, думай. Не сегодня-завтра дожди зачнутся. С дырявой крышей закукарекаешь.

Старик достал из-за пазухи лоскут газеты, для чего-то подул на него, сыпанул щепоть табаку и стал негнущимися пальцами ладить самокрутку. Мужики терпеливо ждут, разговор затягивается.

За околицей поднимается облако пыли, раздается щелканье бича, озорные выкрики пастухов.

— Гонют, — говорит один.

— Пора, — соглашается другой, и опять замолчали.

Максим посчитал момент подходящим, поздоровался:

— Вечер добрый!

— Добрый, добрый, — эхом отозвались сидящие на крыльце.

— Федор Акимыч Улыбин здесь проживает?

— Бригадир, что ли?

— Да-да, как будто бригадир.

— Здесь, где же ему еще жить. Третий дом по левой стороне. Две рябины над воротами. Как подойдете, кобель брехать начнет. Так что стерегитесь.

Максим обрадовался возможности избежать ненужных расспросов, подхватил чемодан и быстро пошел по набитой тропе в сторону улыбинского дома.

Остальные дни Максим Углов прожил в просторном доме Федора Акимовича Улыбина.

Внешне Улыбин был человеком приметным, однако приметность его была особого свойства. Если все по отдельности, то и глаза как глаза, может, чуть чернее обычного; и лоб как лоб, лысоват, правда, и бугрист, будто кто голыш под волосы сунул. И нос ничего: длинноват немного, верхнюю губу достает — мужской нос. Подбородок приметный, ступенькой. На то он и мужик, чтобы челюсть настоящую иметь. По отдельности лицо как лицо. Но стоило все части его соединить без должной аккуратности, как получалась дремучая внешность Федора Акимовича Улыбина. Его и за глаза звали не иначе, как сыч. Фигура Федора Улыбина лишь дополняла характер. Кряжистый, он сутулился на ходу, что вряд ли делало его более привлекательным. Привыкать к такому человеку было действительно трудно.

— Что верно, то верно, — нисколько не стесняясь, рассуждал Улыбин вслух. — Внешность у меня мрачная. Я через это самое дело на жизнь с малых лет из-за пазухи смотрю. Говоришь с человеком, а в тебе все нутро на дыбы становится. Зря говоришь, нет к тебе доверия. — Речь Улыбина медленная, тягучая. Он постоянно щурит глаза, словно намеревается что-то разглядеть, не здесь, перед собой, а там, дальше, за спиной собеседника.

Чем больше Максим присматривался к этому странному человеку, тем отчетливее ощущал свою неподготовленность к поездке, к тягучим беседам, где каждого слова приходилось ждать подолгу, к странной привычке невпопад смеяться. Улыбин не расспрашивал о причине приезда. Невозмутимо вышел навстречу, пожал протянутую руку, будто и не из Москвы гость, а так, из соседней деревни. Мало ли надобности: гвоздочков или сена купить — травостой нынче подходящий. И только услышав название журнала, порывисто дернул голову из плеч и звенящим голосом переспросил:

— Ка-а-к?

На том знакомство и окончилось.

В сенях тяжело пахло дегтем. Две пары улыбинских кирзачей матово отсвечивали у порога. Тут же на здоровенном крюке висели запыленный хомут, медовой желтизны веревка, в углу, прямо на дощатом полу, развал прошлогоднего картофеля и четыре короткие бочки. Свет был тусклый, лампочный.