Олег Попцов - Без музыки

— Валентин Прокопыч вас вызывал?

— В некотором роде, да.

— Ах, в некотором роде. Тогда посидите. Идет летучка.

Сидеть пришлось долго.

Прошел один час, другой. Меня знобило. Я пробовал ходить, чтобы как-то унять волнение, снова садился. Злосчастная летучка все продолжалась. Я успел продумать целую речь: «Мое сообщение не доставит вам радости, уважаемый товарищ Чередов. Вероятно, меня выставят вон. Пусть так. Я не могу больше молчать. Я признателен за внимание, но моя репутация… Впрочем, я оговорился, у меня нет репутации». Так даже лучше. Все разом, и никаких недомолвок. Зачем меня пригласили сюда? Отчитать, высечь публично? А может быть, мне предложат работу? Интересно, как она будет выглядеть, моя работа? После возвращения я был в редакции всего два раза. Анкета, собеседования. Заместитель главного куда-то спешил, слушал вполуха: отлично, молодец. Отдыхай. Ну что ж, у них было время разобраться.

Наконец секретарша встала, выразительно качнула бедрами и скрылась в редакторском кабинете.

— Углов?.. — редактор почесал мочку уха. — Вы не перепутали?

Секретарша обиженно опустила ресницы.

— Высокий, интересный, — добавила она и переменила позу. «Верка права, надо укоротить юбку».

— Кра-си-вый? — редактор обеспокоенно кашлянул. — Видите ли, Эмма, для мужчины это не самое главное. Пригласите.

Редактор был достаточно молод, чтобы прослыть фигурой перспективной. В меру самолюбив, чтобы не останавливаться перед напором частностей. Беспощаден к себе — это вызывало уважение. В должной мере к окружающим — последнее если и не порождало чувства страха, то, по крайней мере, сеяло беспокойство и волнение. Только в одном редактор считал себя уязвимым. Он не был красив. Частность, второстепенная деталь, и все-таки он сожалел.

Говорил редактор отрывисто. Такую манеру называют агрессивной. Редактора не интересовал собеседник, ему необходим был слушатель.

— Рад, удивлен, — чеканил редактор. — По поводу рассказов могу лишь присоединиться к поздравлениям.

— Видите ли, эти рассказы… — Я слышу, как в ознобе стучат мои зубы, зябко потираю руки.

— Не торопитесь, — отрубил редактор. — У вас еще будет время для объяснений. Рассказы непосредственны. В этом их преимущество. Парадоксально, но я убежден, профессионализм губит литературу. Будем откровенны, ваши репортажи несколько слабее.

— Все не совсем так… — Я приподнялся. Но он властным жестом усадил меня.

— Знаю, каждый проходит через это. Не терпится попробовать себя в разных жанрах. Хочется изобрести свой собственный велосипед, а время потеряно. Изъян воспитания — умеем танцевать только от печки. У вас сочный язык — это хорошо. Попробуйте себя в очерке. Теперь вам придется не только писать, но и организовывать материалы, править, редактировать.

То, что мне следовало сказать, я никак не мог сказать сразу.

Необходимо какое-то вступление, пауза, чтобы подготовить самого себя к признанию. Однако перебить его невозможно. Он обрывал фразу на первом слове. И твои собственные реплики становились частью его речи.

— Вы преувеличиваете мои способности.

— Преувеличиваю, — соглашается он. — Если хотите, моральный аванс. Сразу привыкнуть трудно, знаю по себе. Старайтесь сохранить индивидуальность авторов. Однако мы заговорились.

Секретарша появилась бесшумно.

— Эмма, пригласите ко мне международников.

Я встал:

— Выслушайте меня. Произошла ошибка. Собственно, даже не ошибка, несоответствие, подмена героев. Не героев в смысле героев, а…

Редактор поднял голову, сделал это неохотно: дескать, мне ни к чему, но вы вынуждаете смотреть на вас. Взгляд цепкий, взял — уже не отпустит. Глаза прищурены, но даже прищур не может скрыть иронии.

Я смешался, бормочу несуразное, речь становится бессвязной.

— Я — это совсем не я. Рассказы хороши, спору нет, но дело в том, что…

— Постойте! — в его голосе раздражение. Возможно, ему надоела моя растерянность. — Знаю, что будет трудно. Знаю. Но через это проходят все.

— Я понимаю. Всего сразу не объяснишь. Когда я был на Кубе…

Он замахал руками:

— Потом, потом, потом! У нас еще будет время… Осмотритесь, пообвыкнете, и уж тогда…

— Поверьте, — кажется, на большее меня уже не хватит, но я все-таки делаю последнюю попытку что-то сказать, — это имеет принципиальное значение.

Редактор кивает, дает понять, что он согласен со мной, но тут же замечает:

— Настойчивость и навязчивость — качества, легко переходящие одно в другое, избегайте быть навязчивым. А сейчас присядьте.

Они вошли без стука. Машинально кивнули мне (с редактором уже виделись, и, судя по всему, не раз), сели все вместе и вполголоса продолжали начатый еще за дверью разговор.

— Все? — не поднимая головы, спросил редактор.

— Как будто, — ответили они.

— Максим Семенович Углов, — редактор потрогал мочку уха. — По образованию инженер. Последние три года работал на Кубе в качестве… — редактор сделал паузу, отчего тишина сразу стала многообещающей. Теперь все смотрели на меня. А я — на свои руки, такие большие и костистые, словно предназначенные для того, чтобы их разглядывали.

Паузы были тоже составным атрибутом редакторской манеры говорить.

— Н-да, — словно спохватившись, обронил редактор, — в качестве нашего специального корреспондента. Очевидно, многие читали репортажи Максима Семеновича?

— Само собой, — подтвердили международники.

Озноб не давал мне покоя, я взмок, как мышь. «Наверное, кто-нибудь из них правил мои материалы», — с опаской подумал я.

И был близок к истине. «Кто-нибудь» сидел крайним справа, у него флегматичное лицо, оттопыренные уши. Он был недоволен больше других. «И считал меня отнюдь не Хемингуэем», — продолжал я свои невеселые размышления.

«Было и такое», — говорил печальный взгляд сидящего в центре; его фамилия Дробов. Согласно редакционным слухам, редактором международного отдела должен был стать он.

«Возможно, даже графоманом», — не унимался я.

«Грешен», — подтверждали плутоватые глаза крайнего слева (согласно тем же слухам, напротив его фамилии приставку «зам» предполагалось заменить на «зав»).

«Но ведь кто-то этого не считал?» — с надеждой предположил я. Однако подтверждения своей мысли на лице присутствующих обнаружить не смог. Четвертый сотрудник отдела был болен, и о чем он думал, оставалось загадкой.

— Недавно в журнале… — редактор кашлянул и почему-то посмотрел на «Международный вестник», — были опубликованы новые рассказы Максима Углова.

Я удушливо потянул шею. Невольная улыбка тронула редакторские губы: «Еще не зазнался, не успел. Слава есть, а что делать с ней, не знает».

— Комментировать это событие считаю излишним. Могу только поздравить нашего коллегу, по-доброму позавидовать ему.