Олег Попцов - Без музыки

С утра главный поехал на очередное совещание. Текущие дела, ничего особенного. Длинно, утомительно. Короче, как всегда. Накануне одна из газет критиковала журнал. Спор был застарелый. Точку зрения журнала считали правильной. Выступлению газеты не придали значения. И вдруг в конце совещания председательствующий сказал о статье в газете: «Я думаю, газета не права. Впрочем, и журнал не безгрешен».

Совещание прошло, они объяснились. Председатель все обратил в шутку, дескать, к слову пришлось, не обращай внимания, больше для профилактики. Редактор согласно кивал, а сам думал: то, что журнал не безгрешен, слышали все. А вот то, что к слову пришлось и не стоит обращать внимания, слышит он один. А может, действительно не безгрешен? Приехал в редакцию и снял материал. Всего же не объяснишь.

Редактор машинально нажал звонок:

— Соедините меня с Чередовым.

Трубка приятно холодит щеку.

— Чередов не отвечает.

Жаль! В такие минуты ему нужен Чередов.

Шувалов смотрит в окно. На жестяном карнизе примостилась пара голубей. Голуби воркуют и таращат глаза-бусины. «Откуда такая усталость?» — думает редактор и начинает листать гранки.

Это было два года назад. Рассказы оказались в журнале случайно. Шувалова поразила свежесть рассказов. Он долго ломал голову, откуда знает эту фамилию, но так и не вспомнил. Вечером встретил Чередова, поделился новостью. Два главных редактора, несмотря на разницу в возрасте, были дружны. Чередов несколько раз переспрашивал имя автора, как-то странно вертел головой и все время повторял: «Ну, дела».

Автором рассказов оказался спецкор газеты на Кубе. Открытие ошеломило. Чередов никак не мог успокоиться. Понуро, даже с какой-то злостью разглядывал лицо Шувалова, замечал глубокие складки на подбородке, морщился.

— Нет, ты скажи, откуда? Кто мог подумать?! Я смотрел его материалы. Не более ста пятидесяти строк. Что-то было. А черт его разберет — было, не было. Информация, пустячок. И вдруг… Неужто проглядел?! Не верю!!! Берчугина читал? Не читал. Ну и дурак. Вон как расписал: «Чьи имена назвать? Чехова, Платонова? А краски какие! Его мир — как цветные сны. Завидую». — Чередов оттопырил нижнюю губу и передразнил Берчугина. Получилось смешно. — Теперь не остановишь, раскудахтался, старый филин.

Все это вспомнил сейчас Шувалов. А еще вспомнил, как спустя два года пригласил Максима к себе заместителем. Они сидели друг против друга. Углов ежеминутно вскакивал, порывался что-то сказать. А он настойчиво усаживал его. Ему никак не хотелось услышать слова отказа или сомнения. Его тогда обрадовало это взволнованное беспокойство, и даже испарину, что время от времени выступала на лбу собеседника, он принял как доброе предзнаменование.

Потом он названивал Чередову. Просил, жаловался, уговаривал.

— Углова отдать тебе? — рычал в трубку Чередов. — С какой стати?

— Да ты пойми! — не унимался Шувалов.

— Сказал нет, значит, нет! — Чередов упорствовал, не хотел слушать никаких доводов.

При всей нескладности эти стычки имели свое неоспоримое достоинство: Углов уже работал заведующим отделом, был членом редколлегии. Василий Константинович потерял всякую надежду, но неожиданно, без какой-либо явной причины к тому, Чередов согласился.

Редактор тяжело вздохнул.

— Я открыл его, — сказал он вслух. — Через наш журнал пришла к нему известность. Я помог ему встать на ноги. Я терплю его неудачи. Разве я мало сделал для него? — И сам себе ответил: — Много. Я сделал для него все.

Внутренний монолог показался редактору убедительным, ему стало легче.

Подобные столкновения не проходили бесследно. Тяготило чувство опустошенности, словно там, у редакторского стола, он выговорился полностью, выплеснул из себя все мысли и даже слова. И теперь нужно какое-то время, чтобы все это накопилось заново.

Пока Максим собирал необходимые бумаги, отдавал сиюминутные распоряжения, возился с дверным замком (кабинет никак не желал закрываться), его раздражала сама необходимость находиться здесь, быть зависимым от этих стен, дымчато-серого телефонного аппарата, способного в любую минуту зазвонить; мятого, скрипучего кресла, сев в которое ты только, во-вторых и в-третьих, Максим Углов, писатель, муж, просто человек, ибо, во-первых, ты продолжение этого кресла, его материализованный дух.

Так что же там было, на Кубе?

Я дождался нужного письма. Это случилось в ноябре.

«Твои рассказы напечатали… Поздравляю. О тебе написали в «Литературке», ты знаменитость. Неожиданная знаменитость. Я боюсь твоего возвращения. Откуда этот страх? Провожала неустроенного баламута, а буду встречать знаменитость. Меня все поздравляют, словно я защитила диссертацию или опубликовала удачный реферат. Иногда мне кажется, будто я живу под чужим именем. Девчонки говорят — привыкнешь. А ты как думаешь? Можно привыкнуть к чужой славе? Кто же это сказал? «Радость чужому успеху не может быть долговечной». Мама не скрывает своего восторга. Она даже на работу ходит с журналом, где опубликованы твои рассказы. В общем, жду тебя. Приезжай».

Остальное все, как во сне. Морская зыбь захватила причал, и он, раскачиваясь, плывет нам навстречу. Кругом что-то кричат. До берега еще добрый километр, но уже все узнают своих. Меня прижали к бортовым перилам. В руках бумажный кубинский флажок. Я им размахиваю и тоже что-то кричу. Гремит якорная цепь, духовой оркестр наяривает марш «Прощание славянки». «Ура!» — ревет причал. «Ура!» — отвечают на корабле. Приехали!!

Время стирает оттенки лиц, остаются очертания, общий фон. У кого-то прибавилось морщин, у кого-то седины, у кого-то и то и другое только появилось. Меня мнут, целуют родители, знакомые, настойчиво, утомительно, все подряд, я чувствую, как немеют руки и губы становятся непослушными. Спросить ничего не успеваю. Галдят, смеются. Каждый говорит о чем-то своем. И получается, что все говорят разом.

— Южанин, — говорят мне.

— Не ожидали, — говорят мне.

— Загорел, шельмец!

И не понять, слезятся папины глаза от яркого солнца или папа плачет, как и положено в таких случаях плакать старикам.

Мама притихла, держит меня за руку, и губы у мамы вздрагивают, и слезы текут, и напрасно она что-то говорит мне.

— Не слышу! — кричу я. — С ума сойти, ничего не слышу.

Это ж надо сколько людей! Я половины и в лицо не знаю. Нина берет меня за другую руку:

— Пойдем, знаменитость, а то тебя здесь задушат.

И только тут я замечаю, как изменилась Нина. Она начинает полнеть.

Встреча будет. Ее не могло не быть. И каждый из нас представлял эту встречу по-своему. Частности, детали этой встречи мы будто видели заранее, переставляли с места на место. Дрожь ее тела, солоноватость невысохших слез. Нина таращит глаза. Нет конца удивлению, и именно это удивление выделяет мою встречу среди всех остальных. Встречают Максима Углова. А прочие на этом причале, они так, за компанию, — я приехал.