Юрий Петухов - Влюбленные

Она была в купальнике.

— Вот будет сенсация, если я прошествую так по селу! Учти, весь позор ляжет на твою голову! — она приладила зеркальце на ивовый куст и стала расчесывать волосы. — А что, если нам и здесь от ворот поворот? Куда еще подадимся?

— Выстроим шалаш на берегу и будем тут с тобой жить.

— Нет, нетипично. Махнем на целину!

Костя связал чемоданы ремнем, вскинул на плечо и направился к тропе, желтым ручейком сбегавшей с крутояра, но Нина увидела лог, заросший земляничным листом, и они свернули туда.

За спиной раздался топот. Оглянулись. Перед ними стоял, картинно замерев, жеребенок. Ножки — струнки, шея изогнута, фиолетово-черный глаз косит. Следом из-под горы выехал подросток на коне — босоногий, мокрый.

— Но-о! Ласточка! Но-о!

Не поздоровавшись, не сказав и слова, только открыв в улыбке белозубый рот, издавший какой-то восторженный звук, подросток почти выхватил из рук Кости чемоданы и помчался галопом.

— Но-о! Но-о!

Сверкали промытые росами подковы.

— Кто это? — спросила Нина.

— Да Санька! — улыбаясь, ответил Костя, и для него в этом имени было все, что можно сказать о мальчишке.

Они поднялись на гребень горы совсем не в том месте, где ждала их Александра Климовна. Она увидела — какая-то парочка прогуливается по ельничку. Кто бы это?

Вроде не время для гулянок. А может… Но вот они подошли поближе, и она узнала Костю.

Мать и сын быстро пошли друг другу навстречу. Поцеловались. Костя что-то шепнул матери, и Нина заметила, как она словно не поверила услышанному. Подошла несмело к Нине, протянула темную в жилках руку.

— Здравствуй, дочка…

То ли от волнения, то ли от голоса этой незнакомой темнолицей женщины, назвавшей ее дочкой так просто, в горле у Нины что-то перехватило, захотелось ответить: «Здравствуй, мама!» И только память о матери погибшей, настоящей, единственной, вдруг воскресшей в памяти при слове «дочка», помешала ей это сделать.

Нина обняла Александру Климовну, и они обе заплакали легкими, радостными слезами.

— Ну вот и познакомились… — Костя кашлянул, приосанился.

Александра Климовна утерла щеки передником, и вдруг слезы уже нешуточные хлынули из ее глаз. Она прикрыла лицо руками.

— Что с вами? Что с вами? — встревожилась Нина, не зная, чем это объяснить. — Костя!

А он, покусывая губу, махнул ей: «Оставь в покое. Пускай».

— Что же мы на жаре-то стоим? — быстро заговорила Александра Климовна. — Уж извините меня… Радость-то радостью, а горе захлестывает… Отец-то не дожил до этого дня… Пойдемте в избу. Уж я сколько дней жду. Письмо-то от тебя, сынок, считай, до сенокосу пришло. Приеду-приеду, жди… А о ней и не прописал ничего… — покачала укоризненно головой и тотчас попросила: — Давайте, Нина, сумку-то. Устали, небось.

— Да где же устать? На пароходе плыли.

— А гора-то наша! По ней ходить — ой-ой, большую привычку надо.

— Нет, нет, спасибо. Я сама.

— Молоденьким-то, конечно, все нипочем. Я, бывало, подол в руки — да и деру. А теперь сердце в висках.

«Совсем как тетя Вера о лестнице говорит…»

— А вы не торопитесь…

Две женщины — пожилая и молодая, ставшие вдруг родными, шли рядом, перехватывая друг у друга сумку, разговаривая, смеясь. А Костя, поотстав, шел сзади, счастливый тем, что все получилось так гладко, мать рада, Нинины страхи были напрасны. И он истосковавшимся, обласкивающим взглядом смотрел на холмистые поля, открывшиеся с кручи, где сразу же различил кудреватый горох, голубеющий лен, редкие в нынешнем году озимые.

Позавтракав, Костя пошел в правление.

Нарочно стуча по ступенькам каблуками, взбежал на крыльцо. Уж очень радостно было сознавать, что он — дома! Напротив правления — ремонтные мастерские. Земля пропитана мазутом. Увидев Гурьяна Антиповича, старейшего в селе тракториста, ныне механика, Костя высоко взметнул руку. Когда-то он работал с ним, и этот угрюмый с виду человек приучил его любить машины.

Гурьян Антипович что-то разглядывал в моторе и не заметил его. Костя не обиделся: с такой же радостью он приветствовал сейчас и эти грудастые трактора, выстроившиеся фронтом: уж они-то наверняка заметили его, ишь как выпучили фары-глазищи!

«Ну вот и конец учению-вразумлению… Прощай, Москва!..» — словно только сейчас он выдохнул из себя остатки городского воздуха.

Поздоровавшись с Руфиной Власовной — колхозным финансовым богом, и не обратив внимания на то, как настороженно она замерла у дверей председательского кабинета, Костя распахнул дверь. А оттуда, шипя и оглядываясь, выскочил узкоплечий мужчина с портфелем.

— Ко всем чертям! — звонко, почти по-девичьи кричал ему вслед Артем Кузьмич.

— Удельного строишь! Укажут! Нарушать постановление никому…

— Чеши в райком, в обком! Жалуйся! А ко мне больше ни ногой! Ни в каком качестве!

Артем Кузьмич проворно выбежал из-за стола и сам захлопнул дверь.

— Здравствуй, Константин! Проходи! Не обижайся, что такой канонадой встречаю! — крепко обнял Костю и потянул его за собой, шумно дыша. — Ах ты, змей многошкурный! В новом обличье явился. Вразумлять, наставлять… И ведь какую важность государственную на себя напустил! Заботой так и пропитан! Да не ты ли, — погрозил кулаком в окно, — не ты ли носился осенью по району, выколачивал мясо: «Режьте! Сдавайте!» И губили молодняк, коров дойных! А теперь, когда по шее нахлопали, приехал вразумлять. Двух телок, видишь ли, мы пустили на мясо. А телки-то выбракованные. И документ от ветеринара есть… Приехал специально! И командировку дали! Да телки-то с их шкурами не стоят того, что ты на эту поездку ухлопал!

Артем Кузьмич остановился напротив Кости и некоторое время молча смотрел на него в упор.

— Это он… твоего отца…

— Он? — сразу взволновавшись, переспросил Костя.

— Ну… не в прямом смысле, но думаю, что от него все началось. Приехал к нам на партийное собрание — в райкоме только начинал работать, инструктором, — услышал, как Андрей крыл наши непорядки, чистосердечно, конечно, без всяких задних мыслей… На собрании-то у нас промолчал, только карандашом по бумаге пошаркал, а на районном активе как выдал! Такие формулировочки приклеил… Не мудрено, что Андрея и заприметили…

— Не знал я это… Поговорили бы…

— Еще поговоришь, поговоришь, — с усмешкой утешил его Артем Кузьмич. — Теперь он уже в областной аппарат продвинулся, в управление сельского хозяйства.

Вошла Руфина Власовна и положила на стол банковские счета. Артем Кузьмич нацепил очки. Рука его вздрагивала и точно клевала острием пера бумагу.

— Не могу, Руфина Власовна… Испорчу, не тот завиток получится. Оставь. После обеда оформлю. Да вот и гость у нас! Надо потолковать. А мы вот как, — ну, что тут сидеть? Не ровен час, еще кто нагрянет! — поехали-ка по бригадам.