Борис Губер - Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 5

— Покажь, много ль напросил?

Сказал это весело будто, а сам не спускал ружья. Тут понял колдун, — хочет исполкомский с него гостинец получить, в роде бы налог. Разбежалось лицо мелкой рябью морщинок, засмеялся льстиво, завилял.

— Да есь! Дают старику добры люди за труды. Дают, не обижают.

— А ну, развяжи кису!

Выволок тут колдун лодку на берег, закопошился в набухлой снедью кисе.

— На-ко, вот те пирожок с семужкой. Да вот, колобка не хошь ли? А тутотка полтетерочки ишо. Покушай!

Раскладывал все по каменьям. Подул в черные кулаки — замерзли.

— А туес с чем?

— Туес-то? А тут старичку для сугреву… да, винцо, ишь ты.

— Хорошо посбирал, — сказал Василь Петрович и опустил ружье.

Потом помолчал долго и не глядел даже на гостинец. И стало вдруг тревожно старику: над чем человек так задумался, что в голове держит?

— Прощай, не-то! — сказал колдун и стал спихивать лодку.

— Нет, погоди, куда? — стряхнулся сразу Василь Петрович и опять вскинул бердан.

— Да что ты, парень! — побелел вдруг колдун. — Пусти со Христом.

— Нет, никак! Сейчас тебе будет расстрел.

— А-ась? — зажмурился старик и утянул голову в плечи, совсем как лесная померзлая птица. Посмотрел на прижатые лесные уши и понял, что не шутит парень.

И был тут короткий, чуть не в шепотки, допрос.

— Я те наказывал, что дорога закрыта? Почто поехал?

— Люди насильно звали.

— Врешь, гад! Зажадничал?

— Пошто стану врать?

— Молчи! Народ обрал, да? Баб напортил, да? Над народом насмеялся, да? Ну, вот!

— Парень, что хошь делать?

— А вот что…

Василь Петрович отошел в сторону и прицелился. В глазах мелькнуло еще скучное серое лицо колдуна, косые мертвые глаза, опавшие руки, кривые стариковьи ноги.

И когда дрогнула черная тайбола и больно толкнулся приклад о плечо, оглянулся вокруг Василь Петрович. Точно впервой услышал, как шумит Крутой падун, как тайбола отвечать умеет на выстрел, далеко откидывая по лесным тропам гулкий крик старого зверобойного ружья.

Колдун ничком ткнулся в камешник и даже правую руку закинул за спину. А из носу потекла на голыши черная вязкая кровь.

И, взяв его под мышки, Василь Петрович сильно сбросил в Гледунь. Быстрая, запенившая струя подхватила труп и понесла, мокрым черным пузырем вздуло на горбу олений совик. Торкнулся колдун вперед головой прямо о кремневой лоб Старика, потом сразу сломала его вода и скинула в порожек. Видел Василь Петрович в последний раз взмахнувшие на водяном горбыле черные кулаки колдуна, потом затоптала его вода в глубокой бурливой яме.

Перевернул Василь Петрович в Гледунь и колдунову лодку и кису сбросил, и гостинец колдуновский. Все унесла быстрая Гледунь.

Молчала тайбола, — добрый свидетель тайбола, видела она на своем веку немало, знает много тайбола, да не скажет.

Всяк решает в тайболе свою вражду кровью, — тем законом стоит тайбола.

Тянул ветер по вершинам свою долгую, спокойную песню — песню ни о чем. Шумел Крутой падун. Черный Старик казал над водой мертвый, пустой лоб. И ветер гнал вверх по воде косые, синие зыби.

Помыл Василь Петрович руки, закинул бердан за плечо и наклонившись, вошел под низкие своды тайболы, вышел на окольные птичьи тропы, домой, на Шуньгу. Снял по дороге с высокой сушины краснобрового чухаря, подвязал к поясу, — на охоте был.

На утро, когда солнце вставало за тайболой и пар несло над Гледунью, заиграл пастух выгон на писклявой своей дуде, и полезла баба-Марь с полатей, чтобы выпустить корову, вскочил тут и Василь Петрович.

— Что, в уме? Стой, не ходи с'ызбы! Завертывай!

Как был, выскочил на двор Василь Петрович, — и к околице. Кинулся на пастуха:

— Ты чего, бандит, трубишь выгон? Кто сказал, можно? В холодную посажу, гада!

И, схватив хворостину, Василь Петрович принялся хлестать широкозадых коров, загонял назад в улицу. Стадо сгрудилось, затопталось, пыль закрутилась столбом.

И кричал выбежавшим на переполох бабам Василь Петрович:

— Заставайте скот, кому поверили? Зверь задерет в лесу! Сдичали, что ли?

Крикнула ему в ответ задорно старшая сноха Извековская из-за конопляной кучи на огороде:

— Зверь не задерет, пошто Баляса-то звали?

Отозвался ей Василь Петрович:

— Ну и дура, коли так!

Закричали тут со всех дворов бабьи голоса:

— На што отпуска то покупили?

— Старики в поле выходили ведь!

— Чего сбил пастуха, пускай гонит со спокоем!

Василь Петрович только успевал поворачиваться:

— Дура! И ты дура! Ну, дуры, все дуры!

Бабам на помогу вышли мужики. Нечесанные, заспанные, голопятые, стояли каждый на своем крыльце, поминали усердно мать и в душу, и в крест, и в загробное рыдание, ругались на всю деревню. И загавкали на хозяйский голос под крыльцами тревожно псы. А скот, сбитый с пути, бродил по деревне, бренча боталами и мычал у своих ворот, и курицы заклохтали, забегали от игровых сосунков, скакавших в суете, хвост трубой.

Всполошилась Шуньга, закричала всеми голосами — людскими, скотьими, птичьими. Схватился за голову председатель Василь Петрович, замахал руками. Тут и пастух форсу набрал, тоже наскакивает:

— Ну, арестуй, ну, сади в баню. Чего коров-то лупить, скотина глупая, не понимает. Ты вот мужиков полупи. На вицу, полупи.

Василь Петрович взял вицу и со злости больно протянул пастуха под утлый зад. Перекричал весь поднявшийся содом.

— Тиш-ша! Давайте мне слово.

Стал на сваленные бревна, чтобы слышала вся Шуньга, набрал голосу дополна:

— Граждане, спомните тот день, как я пришел с тайболы один и сказал, что ребята наши сгибли, то как бабы тут ревели на угоре и все люди сказали, что едино в Советску власть верим. Забыли?

И стихла сразу Шуньга, в больное место укорил всех Василь Петрович. Стали подходить к бревнам мужики, послушать.

— То как же вы теперь мне не верите, а верите разному обманщику Балясу, который есть ваш враг, а вы сами не понимаете?

Не даром на этом месте причмокнул Аврелыч, — подошел он сзади и слушал тихо речь: зря помянул председатель про Баляса. Сразу глухие стариковские голоса покрыли:

— Но, не больно, ты-ы! Ишь, какой! Слезай с бревен-та!

И еще раз чмокнул Аврелыч, не туда пошел председатель, совсем сбился.

— Таких Балясов всех отвести в тайболу да пострелять… как чухарей…

Не дали слова больше сказать Василь Петровичу, а вылез рядом Епимах Извеков. Зыкнул, как из бочки пустой.

— Старики! Доколь нам россосуливать? Чего он тут над нами изгиляется? Какая он нам власть? Да мы тут век безо власти жили и жить будем!

— Вот и верна! — взгудели старики, выставляя важно бородищи.

Пожевал губами Епимах и вынул пальцами попавший на язык волос.

— Где твой сын Пашко? — крикнул в то время Василь Петрович.