Василий Сологуб - Сотвори себя

Вовця покорно упал на колени.

— Ком зи гер, ком зи гер… О-о-о, я не думаль, что ты такой послушнай…

Вовця благоговейно растопырил пальцы, но сразу же отдернул их, вспомнив, что следует сначала вымыть свои руки. Вынул из кармана старательно выглаженный, вчетверо сложенный носовой платок, развернул его и начал тщательно протирать ладони.

Затем он трепетно-боязливо притронулся к пятке и принялся в горячих ладонях согревать, дышать на нее. Массировал, как заправский спец.

Ни комендант, пришедший в умиление, ни усердный Бленько не знали, не ведали, что за их гадостным лицедейством наблюдает Даруга, давший сам себе твердую клятву уничтожить, может быть даже ценой собственной жизни, новоявленного хозяина Крутояровки.

Под прикрытием темноты Левко, как рысь, ловко забрался на ветки осокоря и оттуда выслеживал свою добычу. Сквозь открытую, небрежно зашторенную форточку он увидел, как предатель Бленько выполняет дурашливые прихоти завоевателя.

Не долго раздумывая, юноша вынул из-за пазухи две гранаты (он всегда носил их с собой). Мигом вставил запалы: артиллеристы научили его этой манипуляции. Изловчился и швырнул их точно в распахнутую форточку. Глухой взрыв потряс школу.

Левко спрыгнул с дерева прямо на землю, но неудачно: подвернул ногу… Падал, поднимался и снова бежал. Его сопровождал собачий лай.

Очутился на околице села. Впереди луга, рощицы, безлюдье, Остановился. Отдышался. Прислушался: там, в центре, возле школы, галдеж, ругань полицаев, стрельба… Зарычали мотоциклы: видимо, начиналась погоня за преступником.

Крутояровку схватила в клещи облава. Полиция перетряхивала каждую семью, прочесывала дворы, сады, огороды, шарила в погребах, колодцах, на чердаках, ощупывала с головы до ног детей, стариков, женщин — искала злодея, а заодно и оружие.

Даруга немножко остыл и стал себя успокаивать: «Не пори горячку. Кто видел, что именно ты покушался на жизнь Эриха Тульпе? Никто. Тогда скажи, зачем же ты очертя голову улепетываешь? Значит, виноват. В этой дурацкой ситуации ты должен сидеть в хате, а не шляться здесь, на пустыре… Какой же выход? Немедленно вернуться домой! Как ни в чем не бывало заниматься своими делами. И ни тени подозрения…»

А другой голос твердил: «Поступаешь непростительно глупо, отдаваясь в руки полиции. Там очень легко делают из черного — белое, а из белого — черное… Там и немой заговорит…»

Но вдруг, заслонив эти рассуждения, перед ним встала жесткая истина: «Из-за моего поступка перестреляют полсела… Десятки смертей… Кровь невинных людей, останутся дети-сироты… Я должен все взять, как и положено, на себя. Надо сейчас же явиться в полицию и откровенно сознаться… И чем скорее, тем лучше для односельчан. Я ведь сделал свое доброе дело: отомстил за надругание над святыней, отплатил, как сумел, как велела совесть… А теперь не страшна и пуля».

Даруга ворвался в пустое помещение полиции. Там один лишь дежурный, и тот пьяный, клевал носом у телефона.

— Я… Я бросил гранаты в коменданта! Прошу, арестуйте меня и прекратите облаву…

— Па-ца-цан… Мотай отсюда, не то как дам под задницу — покатишься к маме на печку! — и снова начал клевать носом.

— Я убил коменданта! — громко закричал он ему на ухо.

— Ты? Убил? Не валяй дурака, сопляк! — окончательно пришел в себя полицай.

— Я сам отдаюсь вам в руки, душегубы! Арестуйте меня и не мучайте людей.

Полицай, вытаращив на Даругу перепуганные глаза, выбежал во двор, позвал на помощь своих дружков. Те, схватив Даругу, толкнули его в темный сарай.

На следующее утро небрежно, как бревно, бросили еще одного человека. Он, распластавшись, пролетел в воздухе и всей тушей навалился на Левка. Во мраке не сразу можно было узнать, кто же это из крутояровцев. Но выдала одежда, насквозь пропитанная табаком и дымом. Это был не иначе как учитель математики, Тимофей Степанович.

Скороход слыл гениальным чудаком. Он никого из своих учеников не помнил в лицо. Толстыми стеклами очков, которые время от времени указательным пальцем прижимал к переносице, казалось, на миг заглядывал в глаза каждого ученика и многое знал.

Его душа была соткана из солнца, доброты и ласки. У него был дар исподволь одаривать учеников светом своего ума. Он раздавал себя щедро, не задумываясь, не загадывая наперед, хватит ли для него самого силы. Выкладывался «до дна», не беря взамен от людей ничего.

Заработанные деньги Тимофей Степанович почти все тратил на книги. Мизерную часть их оставлял, как любил изъясняться, «на пополнение калорий для поддержки штанов». Получив отпускные, он обычно не знал, что делать с крупной суммой. И придумал, вышел из положения раз и навсегда. Тайком выспрашивал, кто из десятиклассников в нужде, и покупал: одному — костюм, другому — рубашку, третьему — туфли… Бывало, принесет в класс сверток, втихомолку положит очередному «имениннику» под парту, чтобы никто не видел. Сначала ученики обижались на него, а потом стыдливо благодарили за подарки.

Скороход безбожно курил. Его жиденькие усики, кустистые брови, длинные, как у женщины, ресницы — все было цвета пережженного кирпича. Кончики пальцев и ногти порыжели. Шутники утверждали, будто учитель и во сне не выпускает изо рта папиросу.

Всегда сосредоточенный, погруженный в математические расчеты, он не замечал, когда начинался и заканчивался день.

В оккупированной Крутояровке ходили упорные слухи, что Скороход — маг… Поговаривали, вроде бы он вывел формулу неминуемой гибели Гитлера… Правда ли было это, выдумка ли досужих фантазеров, однако к полуслепому, одинокому, старому учителю новая власть относилась с недоверием, с опаской… Ждали, что его вот-вот арестуют, чтобы не вселял в людские души веру в неизбежную победу советских войск «над непобедимой Германией»… А тут как раз чрезвычайное происшествие: убит комендант. Мага схватили как злейшего преступника, бросили в вонючий сарай…

Левко сидел на сыром глинобитном полу и осторожно поддерживал голову старика. Скороход тяжко дышал. Молчал. Казалось, он скоро умрет. Только через несколько часов отозвался хриплым, мученическим голосом:

— Кто со мной рядом, ты, Даруга?

— Я! Я, Тимофей Степанович! — обрадованно воскликнул юноша.

— Ху-у-у-у… Как он издевался… Выкручивал мне руки… Бил в грудь кулаками… Мой недавний ученик Вовця Бленько… Ученик истязал своего учителя…

— Погодите, погодите… Вовця? Он ведь там, у коменданта, был, когда я швырял гранаты в окно.

— Так это ты, Левко, послал на тот свет коменданта? — Скороход через силу приподнялся, нащупал в потемках плечо юноши и склонился на него: — Теперь я могу спокойно умереть, потому что в тебе останусь жить, Даруга… В тебе, понимаешь?.. Здорово же мне повезло — жить в сердцах учеников!