Василий Сологуб - Сотвори себя

Из толстого ствола вербы, давным-давно усохшей над колодцем и торчавшей без нужды, Левко вырезал памятник: мать словно живая стояла босиком на суковатом корневище. Порывисто выпрямившись во весь рост, засмотрелась незрячими глазами в небо. В правой руке-ветке высоко держала над головой острое, металлическое копье, громоотвод, от которого вилась в землю проволока. То ли Мотрона грозила беспощадным молниям, то ли отважно ловила их на острие и без боязни топтала босыми ногами, с тех пор в Крутояровке ни единой хаты не было сожжено, ни единого человека не было убито молнией.

Одну лишь грозу не сумела Мотрушиха отвернуть от людей — войну.

Земля стонала от боли.

Гитлеровцы сплошной лавиной огня накрывали артиллеристов, что окопались, замаскировались в густом Мотрушихином саду и отвечали врагу тем же: беспрерывно громыхали две пушки, посылая снаряды туда, за гору Калитву. Содрогались ветки яблонь, роняя на солдатские спины еще не созревшие плоды.

Война загнала крутояровцев в окопы — земля кормит, земля в лихую годину и убежищем служит.

— Господи, спаси нас от супостата, — поспешно крестит тетка Крига семнадцатилетнего Левка. Она, бездомная, нашла себе приют у сироты: стряпала, стирала, убирала.

— Бог не поможет, хоть и землю грызите…

Левко незаметно стряхивает с плеч воображаемый крест и украдкой выглядывает в просвет окопа: закопченные солдаты суетятся у пушек, посылая смертоносные снаряды на супостата. Неудержимо хочется выскочить из этой удушливой ямы, присоединиться к бойцам и подносить им снаряды… Хотя бы один разрешили заложить в ствол и шибануть по зверью…

В школе учили стрелять из мелкокалиберки, разбирать и складывать настоящую винтовку. «Красные» ходили в атаку на «белых», разбивали их наголову, брали в плен и возвращались в школу с песней.

— Левко, слышишь, Левко… Да что ты, окаменел? — толкает тетка Крига острым локтем его под бок. — Не торчи столбом! Отойди. А то как стеганет по голове…

— Не стеганет! — раздраженно отвечает Левко, недовольный тем, что на него прикрикивают.

— Я знаю, что говорю. Спрячься в угол! — изо всех сил схватила его за ухо и так крутанула, что парень даже присел от боли.

— Какая вы… трусиха!.. И вообще, вы не имеете права здесь мной командовать! — разозлился он.

— Сядь в угол на мешок с мукой. От тебя твое еще не уйдет. Смотри, выискался мне вояка… Еще на губах молоко не просохло, — забубнила строгая тетка. Помолчала секунду и добавила с кротостью в голосе: — Именем матери прошу…

Земля дрожала, будто от сильного землетрясения. Со стен окопа еле заметно струился песок и щекотал Левку шею. Подставил пригоршню: мелкие комочки чернозема падали ему на ладони. Подумалось: «Это слезы родной земли… Ее калечит, опустошает враг, а я, Даруга, не в состоянии защитить родную землю…»

Эти мысли заглушил страшный взрыв. Он разворотил землю, а тетку Кригу и Левка с силой приподнял и ударил о дно ямы…

Судорожно обхватив руками голову, Даруга воткнулся лицом в землю. В ушах звенело. Изо всех сил закричал, но не услышал своего голоса. Шевельнулся, заворочался — не мог подняться на ноги. Пронзила догадка: завалило… Напрягся, поднатужил мускулы что есть силы, рванулся и высвободился. Приходя окончательно в сознание, сел, очумело мигая глазами.

— На, попей!

— Вы живы, тетя Крига?

— Как видишь, бог миловал. А тебя сильно ударило?

— А, пустяки!

Он вскочил на ноги. Искал глазами артиллеристов и не находил… На месте пушек зияли две огромные воронки. Поблизости валялись стволы яблонь, выкорчеванные взрывами… Не мог толком понять, что происходит: куда девался фронт, который пролегал через Крутояровку? Где наши бойцы, а где гитлеровцы?.. Издали, от моста, доносился загадочный лязг цепей, скрежетание металла. За деревьями, за хатами, за дымом ничего не было видно. Но жуткое бряцание неумолимо приближалось…

Вдруг из темной копоти, что остывала, оседала на израненную землю, стали вырисовываться контуры фашистского танка со свастикой на броне… Двигался он осторожно, прощупывая путь, видимо, боялся наскочить на мину. На ухабах тяжело покачивался, а мотор надрывно ревел, и гусеницы оглушительно лязгали… Железная черепаха водила дулом пушки, выискивая цель…

Даруга одеревенел от злобы. Его охватила ярость, способная бросить человека в огонь и в воду… Мельком взглянул на тетку Кригу, выпрыгнул из развалин окопа и с поднятыми кулаками ринулся навстречу танку, который неотвратимо двигался прямо на дорогой ему вербовый памятник над колодцем…

Пусть не подорвет стальную махину, пусть безрассуден его поступок, но он все-таки сможет хоть на минуту остановить вражескую машину… Он, Левко Даруга, хоть на минуту «затормозит» этот разбег оккупантов…

Черный крест приковал взгляд Левка. Крест будто падал на него, подминал под себя, а юноша стоял с высоко поднятыми кулаками. Мысль работала четко: «Надо прямо под гусеницы бросаться… Не верю я, что тот, кто сидит в стальной утробе, сможет раздавить меня, живое существо, такого же человека, как и он сам… Остановится, непременно остановится…»

Крепко закрыл глаза и уже не ощущал под собой земли, не слышал рева мотора, готовился к исполнению намерения: задержать, любой ценой задержать обнаглевшего фашиста, чтобы наши солдаты собрались с силами и выбили из Крутояровки врагов.

— О-о-о! Россия идет с кулаками на арийскую броню! — послышалась рядом насмешливая немецкая речь.

Даруга открыл глаза: прямо перед ним стоял огромный танк, а из его нутра высунулся, как зеленая ящерица, молодой белокурый немчик. Его холеное лицо было озарено ослепительной улыбкой.

Левка возмутил захватчик до глубины души. Значит, не застрелил, не растерзал гусеницами, не смешал с землей, а просто проявил мнимое милосердие — хочет поиздеваться…

Напрягая мозг, Даруга отыскал в памяти самые язвительные слова (ведь учил немецкий язык в школе), чтобы ударить высокомерного благодетеля прямо в сердце…

— Ауфштее, ферфлюхтес швайне… Я тебе голову размозжу!

— О, майн гот, майн гот! Ты разговариваль на мой ясык? Ми отшень любим таво, кто знает великий немецкой ясык…

— Вайтер, вайтер, бевеггойх, швайне! Я с тобой поговорю в кулачном бою!

Немчик явно измывался над бессилием юноши. Выкарабкался на башню, выпрямился во весь рост, распростер руки, словно силился обнять всю округу:

— Где-то сдесь был неметской кольония. Мой дед хозяйничал сдесь! Теперь эта семля моя. Алес фюр криг, алес фюр зиг! — фашист хохотал, тыкая пальцем в Левка.

— Ду ист злодей! — Даруга швырнул эти слова глубокого презрения прямо в лицо врагу.

— Хайль Гитлер! — выбросил вперед правую руку выкормыш рейха. — Цурюк, раус… Льос, льос, мой раб! Я, Эрих Тульпе, мыслящий офицер Германии, не хочу твоей крови. Ты сейчас тельонок… Мы воспиталь тебя — будешь любить нас, своих высволителей… Комунисм — смерть, Гитлер — жизнь! Ауфвидерзеен! — фашист нырнул в стальную утробу.