Василий Сологуб - Сотвори себя

Снова заревел мотор, танк изо всех сил рванулся назад, затем резко свернул в сторону и прогремел мимо Левка, обдав его гарью, пылью и… пренебрежением…

Даруга невольно бросился за громыхающим чудовищем, но тут же замер: перед ним лежала верба, поваленная, разломанная, вдавленная в землю фашистскими гусеницами… А он, сын, — проклятье! — не смог защитить ее…

Левко в отчаянии повалился на обломки памятника.

Эрих Тульпе знал простую истину: судьба-злодейка порой бывает изменчива. Но ему крупно повезло в жизни. К чему стремился, того и достиг: он — комендант Крутояровки.

Дед незадолго перед своей кончиной наставлял его: «Украина с древних времен славится плодоносным черноземом. Русская революция отняла у меня эту землю. Эрих, дорогой мой внук, я дарю тебе ее… Ты — законный наследник моего неоценимого достояния, смело становись под знамена Гитлера. Шагай на Восток!»

Поселился молодой чванливый комендант в школе. Все десять комнат, бывшие классы, предоставлены ему, убраны, выдраены, ни пылинки, ни соринки: постарался староста села Свичкарь, бывший кулак. По его повелению все парты разломаны на сухие дровишки и аккуратно сложены в сарае.

Такое усердие Свичкаря очень понравилось Эриху Тульпе: пусть все знают, он пожаловал сюда не на один день, а на всю жизнь.

Староста заискивал перед комендантом. Высокий, долговязый, как гусь, с маленькой головкой, он все время кланялся, глотая слюну, а кадык бегал туда-сюда, как на шарнирах. Настороженно сверкали глаза.

— Господин комендант, это прямехонькая тропинка к речушке нашей. Ох, простите великодушно за оговорку: не к нашей, а к вашей речке Орели… Я собственноручно дорожку посыпал золотым песочком… К слову, моя Варвара, то есть жена, одобрила, так сказать, инициативу… Располагайтесь, как вам удобнее… Я — гостеприимный человек.

— Гут, гут! Карашо… — заговорил Тульпе, а думал совсем о другом: «У этих дикарей в крови заложено прислуживать, угождать, ползать на животе перед сильным…»

Тульпе не пожелал иметь при себе переводчика. Придерживался мнения мудрого деда: «Властелин должен в совершенстве знать язык своих рабов, дабы крепче держать их в повиновении».

Дотошно изучал обстановку, присматривался к полицаям, придирчивым взглядом ощупывал каждого из них — от самого старшего до мелкоты. Он должен знать, кто его окружает, с кем будет стоять на страже нового порядка, на кого можно положиться, кто был бы его надежной опорой. Но прежде всего нужен верноподданный телохранитель, беспрекословный исполнитель всех повелений. Впрочем, среди здешнего сброда не так легко его найти.

Между всеми, кто гнулся перед ним в дугу, ему особенно приглянулся племянник старосты Свичкаря, Вовця Бленько, рядовой полицайчик.

В школе сверстники презирали Бленька за его пакостные проделки: ловил кузнечиков, отрывал им ножки и бросал девчонкам в чернильницы; совал жуков за воротники; подрезал крылья птицам и оставлял на произвол судьбы…

Вот за эти каверзные штучки однокашники по-своему вымещали на нем обиду: украдкой забирали его тетрадь и острым кончиком ножика в слове-имени выцарапывали отдельные буквы. И тогда получалось смешное и едкое словосочетание: «овца Беленькая».

В армию Бленько не взяли — один бог знает, как открутился. Вовця закончил курсы бухгалтеров. В первый год работы почему-то быстро облысел. Голова, как бубен. Лишь на затылке остались жидкие кустики волос.

Правый глаз у него чистый, резвый, напористый — сразу пронизывает человека насквозь, а левый — бельмоватый.

— Наберитесь терпения, авось и меня полюбите! — то ли в шутку, то ли всерьез часто повторял, мигая сизым глазом. Но на эти, с точки зрения Вовци, пророческие слова никто из односельчан не обращал внимания.

Когда вражеские снаряды корежили Крутояровку, Бленько, не боясь смерти, шарил по передовой: снимал с убитых и раненых сапоги, часы, одежду. Завалил чердак барахлом. Верил, что темная ночь скроет злодеяния. Но не знал, что от человеческого глаза не спрятаться даже под землей.

Вскоре после оккупации Крутояровки Вовця исчез, никому ничего не сказав. Родная мать и та развела руками перед соседями:

— Бухгалтер-то мой сжег в печке счеты… Сказал: «Осточертело считать чужие деньги… Хочу иметь свои — и только золотом!»

Через полгода Бленько возвратился в Крутояровку одетый в полицейскую форму. На переносице позолоченные очки, улыбка до ушей. Резко выбрасывал вперед правую руку и браво орал: «Хайль Гитлер!» — при этом со звоном прищелкивал каблуками. Заглянул к Левку Даруге и, напыжившись, между прочим пригрозил: «Теперь вы мои беленькие овцы. Я вас всех под нулевочку…» — и небрежно похлопал рукой по пистолету.

Эрих Тульпе несколько колебался: брать прилежного полицая себе в помощники или повременить. Стоило бы выждать, глубже ковырнуться в его душе, испытать делом. Срочно вызвал Бленька к себе.

Через несколько минут Вовця ни живой ни мертвый застыл перед комендантом. В глазах испуг, покорность и рабская угодливость.

Эрих медленно расшнуровал на левой ноге ботинок, разулся, снял носок и принялся чесать пятку. Зуд преследовал его с детства. Врачи-дерматологи не могли толком определить, откуда берется эта чесотка.

Случалось, что на фронте он, офицер великой Германии Эрих Тульпе, из-за этой чертовщины готов был наложить на себя руки… Скрежетал зубами, не находил себе места — так хотелось забраться рукой в сапог и хоть один раз царапнуть пятку…

Приходилось претерпевать унижение: перед вышестоящими офицерами нижайше извинялся и бежал в кусты, разувался и до крови раздирал кожу. Все смотрели на него как на придурка… И Тульпе мысленно просил бога смилостивиться над ним, ниспослать легонькое ранение, чтобы его комиссовали и направили в тыл комендантом.

И бог внял просьбе Эриха: осколком снаряда ему выжгло правый глаз… После длительного лечения начал писать рапорты самым влиятельным чинам, чтобы отдали ему навеки Крутояровку, бывшую вотчину деда, ведь он, Тульпе, верноподданно проливал кровь за великие идеалы фюрера — и просьбу учли…

Комендант выпрямил босую ногу, удобнее устроил ее на стуле, чтобы сподручнее было чесать пятку, и смотрел на окаменевшего Бленька: сообразит ли полицай, зачем его позвал к себе?

— Ты есть человьек карош. Я вижью тебья насквозь, — Эрих еле-еле улыбнулся.

— Яволь! — выпалил Вовця единственное слово, которое запомнилось на уроках немецкого языка.

— О, ты знаешь мой родной… Отшень карашо!

— Яволь! — Бленько растерянно заерзал на пороге.

— Ты мой помощьник. Понималь? — Тульпе тыкал указательным пальцем на голую пятку. — Менья нужно ляскать…