Василий Сологуб - Сотвори себя

Вышел во двор. Долго стоял, настороженно ловил звуки ночи… Тут, где приткнулась землянка, снег пока лежал мирно. Еле-еле слышалось под ним робкое журчание воды. Но эти незаметные ручейки могут соединиться в один мощный поток… «А может, то напрасные страхи?» — успокоил себя он и пошел спать.

Среди ночи внезапно раздался глухой удар в земляную кровлю. Крихта вскочил на ноги, затаив дыхание, стал прислушиваться: там, наверху, что-то шуршало, крошилось, двигалось… «Снежная лавина», — мелькнула у него мысль.

Зажег свечу. Уставился глазами в окно, но из-за тумана ничего не увидел. Бросился к двери, хотел открыть ее, но она не отворялась, будто ее подпирал кто-то с другой стороны. Присмотрелся: сквозь щели под напором пробивались струйки воды… Понял: их накрыл бурный поток…

Разбудил Харитю.

— Смотри, Паша, в углу протекает… Вода пробивается через кровлю! — завизжала Харитя.

— Мигом подымай детей! Надо уходить, не то… как мыши утонем…

— Боже… Боже! — запричитала жена. Вся дрожала, комкала в руках детскую одежонку, не в силах унять в себе страх.

Проснулись и дети, завопили.

— Прошу без паники! — Павел Свиридович метался со свечой по землянке, не замечая, что воды уже по щиколотку.

— Господи праведный, за какие такие грехи ты насылаешь на нас бедствия? — причитала Харитя.

— Живее одевай детей! — властно приказал он. Сам же достал из-под дощатых нар сапоги-кирзачи, обулся на босу ногу, нырнул в бушлат, посадил на голову как попало шапку — впервые после тяжелого ранения пришлось обходиться без помощи жены.

— Ма-а-ама-а, я боюсь… — Светланка упрямилась, капризничала, не хотела одеваться.

— Не пищать! Всем слушаться меня! — строго закричал отец. — Харитя, держи свечку, пока сможешь. А вы, дети, все гуськом за мной! Может случиться, что на нас хлынет вода… Не бойтесь! Старайтесь удержаться на ногах. Помогайте друг другу. Ты, Харитя, присматривай за всеми!

Как только ослабил задвижку и дернул дверь на себя — неудержимая сила швырнула Крихту в сторону, прижала в угол… Вода с разбега ударила Харитю в грудь, сбила ее с ног, накрыла детей.

Крихта тут же начал высвобождаться из тесного угла. Сквозь серый мрак ночи разглядел, как в ледяной жиже барахтались Тарасик, Галчонок, Катя… Жена прижалась к стенке: испуг сковал ее всю. Схватил Харитю в охапку и вытолкнул на улицу.

— Стой там, наверху, а я буду подавать детей! — бросил прямо в ее, руки Тарасика, затем Катю, Галю. — Бегите к Даруге в хату, а я заберу Свету и догоню вас!

Плохо соображая, мотался по землянке, искал любимую дочурку. Не чувствовал, как холодная, до рези, вода судорогой сводила тело… Ощупал каждый угол, заглянул в каждый закоулок — нет девочки. Словно кто-то уворовал во время суматохи. Засунул руку под нары и вдруг наткнулся на ребенка. Выхватил тельце из воды и прижав его к сердцу, бросился стремглав убегать из дьявольского плена… Не ощущал под ногами дороги, бежал вслепую…

Ворвался в хату Даруги, бережно, заботливо положил на пол девочку и вдруг осознал, что она уже мертва. Потемнело в глазах, и он, теряя сознание, медленно опустился рядом с ребенком.

Харитя, охваченная ужасом, упала на колени перед Светланкой и завопила-запричитала тем жалобно-молящим голосом, каким оплакивают дорогого покойника…

Вся Крутояровка шла-плыла за узеньким, как школьный пенал, гробиком девочки. Один Григорий Жгура не смел пойти со всеми…

Марьяна Яковлевна временно предоставила свою хату под контору. Особняк, где раньше располагалось правление колхоза, с белыми стройными колоннами, принадлежавший до революции богатейшему конезаводчику, был взорван фашистами. Торчал только остов, да вокруг громоздились груды щебня.

Ежедневно рано утром Даруга приходил в хату к Марьяне. Она вела себя очень корректно, тактично: ни словом, ни намеком не напоминала о Лиде. Садился перед ней на лавку и, словно неуспевающий ученик, терпеливо выслушивал советы, предложения. Видавшая виды орлица без нажима, исподволь обучала его высокому искусству полета и выводила едва оперившегося птенца на трудную дорогу жизни.

— Мой хитроумный зятек, Жгура, пустил людям пыль в глаза… Некачественным шлаком завалил многие дворы. Из этой трухи даже свинарника не построишь, не то что хаты. Уж больно он сырость впитывает…

— Придется воспользоваться прадедовским способом…

— Лепить саман?

— Я другого выхода не вижу.

— Не стоит возвращаться к мазанкам. Народ, победивший фашизм, заслужил добротные жилища. На высоком фундаменте, с большими светлыми окнами…

— Марьяна Яковлевна, откуда же взять стройматериалы? Я не понимаю вас…

— Я вчера вечером заглянула на огонек к деду Земельке. Ума палата!

— Догадался. Опыт примитивного земства? Старик говорил мне…

— Товарищ председатель, прошу не задирать носа. Напрасно ты недооцениваешь начинаний земства. Если хочешь знать, примитивное земство до революции построило в окрестных селах пятнадцать кирпичных школ, а мы после революции, к сожалению, еще ни одной. Свяжись-ка с дедом Земелькой. Он поможет построить печь по обжигу кирпича-сырца. Здесь-то и есть золотая жила, то основное звено, за которое тебе нужно ухватиться обеими руками.

— Спасибо, Марьяна Яковлевна, что вы как слепого котенка тыкаете меня носом…

— Не обижайся, председатель!..

Постигая эту науку хозяйничанья, Левко не удержался однажды и спросил Марьяну Яковлевну:

— Чувствую себя должником. Мне в районе кто-то протежирует, а я не знаю, кого благодарить.

— Ладно, открою тебе секрет… Первый секретарь райкома — родной брат Скорохода, нашего бывшего учителя математики. Твоего спасителя.

— Почему же меня на собеседование не вызывали? Продали кота в мешке…

— Дотошный ты, Левко Левкович… Гордей Степанович собирался лично приехать к нам на собрание, но, как ты помнишь, заболел. У него метод руководства иной: он не кабинетный человек, решает вопросы прямо на местах. А главное, он поверил Крихте и мне. Чего же тебе еще надо? Мы ведь за тебя горой стояли!

Внезапно в сенцах гулко затопали ногами люди, Кто-то очень знакомо постучал в дверь:

— Сестрица-перепелица, принимай дорогих гостей!

Марьяна сразу узнала голос родного брата, Ивана Цаберябого, председательствующего в соседнем селе. Он широко распахнул дверь, пропуская впереди себя высокого, стройного, с поседевшими висками мужчину, поскрипывавшего протезом правой ноги.

— Гордей Степанович… Батюшки мои! Легок на помине. Доброго вам здравия! — бросилась навстречу секретарю Марьяна Яковлевна. Протянула ему, как родному, руки: она глубоко уважала и ценила первого не за высокий чин, а за ум. Каждый раз здоровалась с ним не ради приличия, а искренне, тепло, проникновенно. — Будь ласка, познакомьтесь с нашим избранником…