Василий Сологуб - Сотвори себя

— Нет, с такими буквоедами, как вы!

— Софья Поликарповна, моя Устинья, извините, чуток перегнула палку, — поспешно вступился за нее Покотько. — Жена моя всю ночь пахала, устала, а тут еще бы… Трактор не наш и не ваш — общественный. Не станем загадывать, как дело с ним вытанцуется. Полагаю, умные люди рассудят справедливо.

— Не заговаривайте мне зубы. Вот распоряжение высшей районной инстанции. Распишитесь! Через два-три дня машина должна стоять во дворе МТС, — Софья Поликарповна залезла в тачанку и помчалась в контору, горя желанием всыпать Даруге за непослушание его подчиненных и за их дерзкое поведение…

Но Даругу не так-то легко было найти — с утра до ночи пропадал он на строительстве печи по обжигу кирпича. И сейчас торчал там. Зато встретила Жгуру: он еле плелся из колхозного сада домой. По-родственному расцеловались.

— Я прослышал, Софья Поликарповна, что вы наводите порядок в Крутояровке. Милости прошу, заезжайте в гости. — Григорий заискивающе поклонился.

— К сожалению, времени в обрез. Мне срочно надо увидеть Даругу.

— В Вороний Лог весной лошадьми не пробиться. Увязнут. Туда все подвозят трактором. Сегодня первая выпечка. От радости с ума сходит.

— Даруга вообще зазнался. Не признает указаний района. Доиграется мальчик. Трактор, государственную собственность, заграбастал.

— Да, к людям не прислушивается, с их мнением не считается. Мои шлакоблоки валяются на огородах, ведь это — ужасная бесхозяйственность, а с дедом Земелькой хотят пустить кирпичный заводик, увлеклись, как дети… — жаловался Жгура.

— Сема велел кланяться вам, Григорий Авксентьевич. Чем сможем, тем и поможем. Сейчас хотим конфисковать у Даруги трактор. Что он без него?

— Обрадовали, обрадовали вы меня! Вот скоро бычка зарежу, подвезу…

Лошади рванулись с места рысью. Софья оглянулась, на прощанье помахала белой пышной ручкой. Еще раз бросила взгляд на Григория, неряшливого, серенького, какого-то неприкаянного.

— Пичкает меня Семка одними обещаниями, — плюнул он ей вдогонку.

Не шел, а тащился домой с работы, налитый усталостью. Сегодня с большим опозданием раскрывал молоденькие деревья, которые сажал вдвоем с Лидой. На некоторых стволиках, небрежно подвязанных веревками, зайцы погрызли кору. Обмазывал, лечил яблони глиной-шпаровкой. К этим деревьям прикасались руки любимой…

Теперь чужая… Не жил Жгура, а плыл в неизвестность, где нет ни берега, ни даже кромки причала…

Клял на чем свет стоит Даругу. К нему потянулись люди, как гвозди к магниту. Забыли о нем, Жгуре, остался он в тени, а ведь полсела голосовало за него…

Жгуру поедом ела зависть. Удачливому Даруге и черти деньги куют: трактор как с неба свалился. Подольстился к деду Земельке, и мастер сварганил кирпичный заводишко. Сумел пристегнуть к себе и Цаберябого, брата Марьяны, председателя соседнего колхоза. И, гляди, скоро готовый стройматериал повезут по дворам.

Дьявол, оказался деловым, практичным. А что, если ему да палку в колеса… Нет — целое бревно сунуть, сдержать разгон… А? Он ведь, Григорий, мастак ставить подножку…

Подорвать бы трактор, уничтожить до винтика, до гаечки… Но где возьмешь взрывчатки?

Перед своим двором поднял опущенную голову, глянул на полыхающий закат. И мгновенно родилось решение: «Сжечь!..» Облить железо керосином или бензином, и двигатель, начиненный соляркой, взорвется, как бомба…

Коварный замысел целиком поглотил Григория. Раньше, бывало, хлопоча по хозяйству, мурлыкал песенки, весело говорил сам с собой. Сейчас все это выветрилось из головы.

Толкнул сердито плечом корову, сунул ей всего лишь полведра воды. Она шершавым языком лизнула звонкое дно, просила еще пить, да не захотел возвращаться к колодцу. Бычок остался на ночь голодным. А кабану бросил в корыто всего три початка кукурузы.

Перед глазами полыхал воображаемый огонь.

Шагнул в опустевшую хату: уже пошла вторая неделя, как Лиды нет дома. Отвела Олю к матери, а сама поехала с направлением в Днепровск, в больницу.

По ночам кашляла с надрывом, не в состоянии уснуть. Извелась от переживаний. Не ест, не пьет. Сидит часами, облокотившись о подоконник. Потускнела синева ее глаз, увяла белая роскошь льняных волос — секлись, осыпались они под гребенкой.

Вывела из терпения Григория. Бросил ей с укором:

— Не мучай себя и меня, проваливай к Даруге!

— Не стой над моей душой, иди занимайся своим делом.

И снова умолкали на долгое время. Жили как немые. Жили как слепые. Жили как глухие.

Григорий чувствовал себя нравственно разбитым. Ложился спать, не мог сомкнуть веки, шел в сад на работу, не видел перед собой дороги, садился есть, кусок не лез в глотку. Крошил хлеб, нарезал ножиком сало, складывал вкусное угощение себе в ладонь и протягивал в сторону. Закрыв глаза, выжидал. Птички настороженно порхали, опасливо садились на руку, царапая лапками, жадно хватали еду и улетали. Сад стал для него пристанищем, где хоть ненадолго можно отдохнуть душой и телом.

Вздумалось Григорию навестить больную Лиду. Какая ни на есть, а все-таки жена. Приготовил на сале картофельные дранцы, сбил сливочного масла, надергал зеленого лука в собственном парничке, замаскированном в колхозном саду у старых абрикос. Прихватил несколько яблоневых веточек: Лида всегда любила терпкий задах прутиков, целовала упругие почки, что зелеными клювиками тянулись к солнцу.

Медсестра проводила Григория в палату. Мельком взглянул на койки, а Лиды не заприметил. Ходил, искал…

— Дожился мужик, не может собственную жену узнать, — больная показала рукой на койку в самом дальнем углу.

Сокрушенно подумал: «А действительно…» Подошел ближе, уставился в смертельно бледную женщину: Лидусенька? Неужели она? Очи — два глубоких колодца без синевы… Запавшие щеки. Заострившийся нос, как у мертвеца. Взгляд ее блуждал где-то далеко-далеко. Не то не хотела замечать его, не то просто не обратила на него внимания?

Сердце резко сжалось от боли… Упал перед Лидой на колени:

— Здравствуй, моя…

Посмотрела на него чужими, холодными глазами и еле заметно пошевелила бескровными губами.

— Я тебе, Лидусь, принес вкусненького, — положил перед ней на тумбочку белый узелок. — А это, — показал ей на пучок веточек с почками, — Левко попросил меня передать тебе…

Лида вздрогнула и, светлея лицом, чуть приподнялась на локте и тут же бессильно упала на подушку, закашлялась.

— Повтори, что ты сказал?

— Даруга передал, чтобы ты быстрее выздоравливала, — вымолвил он святую неправду, только бы уберечь ее от смерти. Он готов был нынче на все, только бы она выжила… Знал: без нее он осиротеет, пропадет.

Поверила или не поверила Лида в выдумку мужа, однако судорожно дрожащими руками схватила холодные влажные прутики, воткнула в них восковой нос и вдохнула раз, другой, третий…