Василий Сологуб - Сотвори себя

— Слушай, Григорий, допустим, загорелся твой дом, а люди прибежали и потушили. Разве они потом всю жизнь себе это в заслугу будут ставить?

— Мое добро мне же и выходит боком…

— А вспомни-ка голосование, когда твоя родная мать подняла руку не за тебя, сына, а за… байстрюка, как ты меня и величаешь. О чем это говорит?

— Подонки, подкупили мою мать!

— Мать неподкупна. Эту истину уж я-то, сирота, знаю.

— Ага, неподкупна. Твоя мать-кукушка подложила свое яйцо в чужое гнездо…

— То не мать… Я о настоящей.

— Такая же и моя настоящая, как твоя…

— Нет, Григорий, твоя мать — справедливая женщина.

— Навешал ты на меня собак… За Лиду — буду кипеть в смоле… За дитя Крихты — бог меня жестоко покарает… За родную мать я до смерти не искуплю вины своей…

— А ты, Жгура, как вьюн… Голыми руками тебя не возьмешь!..

— Кто ты такой, что должен меня обвинять? Председатель колхоза? Большая шишка… Сегодня избран, завтра выгонят.

Григорий хорошо понимал, что пора прикусить язык, но его как будто кто подзадоривал нанести ненавистному Левко удар побольнее.

Овраг дышал прохладой, сыростью. На дне его еще виднелись залысины серого снега. По склону карабкались разрозненные кусты колючего терна, боярышника, талые воды проделали в нем извилистые углубления.

— Бросовая земля, — сожалеюще проговорил Левко. — Поставить бы плотину на перешейке, зажать бы вешние воды — получился бы прекрасный пруд. Развели бы зеркального карпа. А воду по трубам качали бы на огороды.

— Кума не без ума, — откликнулся Жгура.

— Силенок маловато. Дай мне пять тракторов — и черту рога обломаю. А то один пыхтит на два колхоза.

Григорий пристально заглянул Даруге в глаза, стараясь понять, к чему он клонит весь этот разговор.

— Твой? — вдруг спросил Левко, протягивая на ладони Жгуре коробок спичек.

Тот отпрянул в страхе.

— Мой… Впрочем, откуда я знаю, мой или не мой?

— Устинья Гром нашла в твоем пиджаке, когда ты приходил к ней ночью «занимать» керосин для плошки.

— Шарить по моим карманам?

— Ты куришь?

— Нет.

— Зачем же носишь спички?

— Я днем и ночью держу при себе огонь. Ну и что?

— Значит, не признаешь за собой никакой вины? — Даруга продолжал держать протянутую руку со спичками.

— Не грешен, батюшка! — истерически выкрикнул Григорий и со всего размаха кулаком ударил по его ладони. Коробок затарахтел и понесся в овраг.

— Откровенно говоря, я хотел тебя пощадить. Но раз ты себя так нагло держишь… — Левко резким движением руки достал из внутреннего кармана тужурки три потертых конверта, склеенных из обложек тетрадей, и, крепко держа их пальцами, сунул под нос Жгуре: — Узнаешь почерк?

Григорий прилип взглядом к обратному адресу.

— От Шу-уры-ы? — Лицо его вспыхнуло, губы задергались. — Что пишет, чума ходячая? — спросил он, стараясь не терять самообладания.

— Соскучилась по тебе. Обещает навестить. Готовься встречать. Побеспокойся о духовом оркестре. Только как же быть с Лидой, любимой женой?.. — с иронией выговорил Левко.

— Разыгрываешь меня?

— Да, Шура цепко тебя поймала за жабры…

— Дай прочесть письма, ну, дай, Левко Левкович. Я тебя благаю [6] Благаю — умоляю. . Не откажи! Я быстро прочитаю их и тотчас же верну. Честное слово, верну.

— Тебе ли говорить о честности! — Даруга положил письма назад в карман. — Настанет время, и я их обнародую.

И тут Григорий внезапно всем корпусом толкнул Даругу. Тот, падая навзничь, успел схватить Жгуру за ворот пиджака и увлек его за собой.

Верткий, пружинистый, Григорий вскочил на ноги и по-собачьи ловко прыгнул на Даругу, прижал его спиной к земле.

— Отдай мне письма, а нет — загудишь в овраг…

— Это я тебя туда пошлю за спичками, — Левко Левкович изловчился, вывернулся и в свою очередь прижал к земле Жгуру.

Они катались клубком, все ближе и ближе подвигаясь к оврагу…

И вот уже оба юркнули вниз. Ударились о что-то твердое. Их падение задержал старый огромный пень: сломанное бурей дерево давно истлело, а он торчал на крутом склоне… От удара Жгуру сильно тряхнуло. А Даруга как ни в чем не бывало выкарабкался на пенек и сел на него верхом, словно на коня, чтобы не сорваться вниз.

Потом по-пластунски, как учили когда-то в школе, полз по склону от куста терна к кусту боярышника, хватаясь руками за ветки, взбирался наверх…

Сегодня Левко вернулся с работы домой раньше обычного — еще и солнце не успело спрятаться за гору Калитву. Изнуренный, издерганный до предела: не было помещения под детский садик, горючего для трактора осталось на дне бочки, завалил дворы кирпичом, а древесины на стропила, на обрешетины ни за какие деньги нельзя достать…

Снял тужурку, рубашку, вытащил из колодца ведро холодной воды и начал умываться. Вытерся жестким полотенцем. Взбодрился. И вместо отдыха, как обычно, принялся за резьбу. Еще нечетко, но уже начали проглядывать черты лобастого мыслителя — математика Скорохода.

Второй месяц, прихватывая время у сна, с упоением отдавался Даруга своему любимому занятию. Поначалу злился, кипятился, ругал себя — ничего не получалось: хоть песни пой, хоть волком вой… Примитивный инструмент не поддавался воле рук. Клял свою бездарность. Пытался передать резкими, бросающимися в глаза штрихами внутренний мир своего учителя, а получалась плоская застывшая фигура.

Левко присел на корточки и острым лезвием стамески начал подправлять пальцы левой руки и в эту минуту почувствовал: кто-то подошел и встал за его спиной. Обернулся — Жгура…

— Как здоровье, Григорий Авксентьевич? — вполне серьезно спросил Даруга.

— Черти не хватили в пропасти… Как видишь, выкарабкался. Ты мне нужен позарез.

— Чем могу услужить, землячок?

— Лида очень плоха.

— Что с ней? — рука его дрогнула, и стамеска полетела на землю.

— Навести Лиду, она тебя очень ждет. Призналась мне откровенно: «Перед смертью хочу Левка увидеть…» Господом богом прошу: помоги ей подняться. Потом, когда она выздоровеет и вы с ней вздумаете начать новую семейную жизнь, мешать вам не стану. Клянусь. Из-за любви к ней клянусь. Ты единственный человек, который может помочь горю… Не теряй ни минуты, собирайся в дорогу. — Жгура искренне плакал.

— Что ты, что ты! Завтра же, да, завтра же полечу в город, как раз и Галинка вроде бы собиралась в Днепровск по делам, вот вместе и завалимся к Лиде в больницу.

На следующий день, когда вдвоем тряслись в кузове попутной машины, Галина подколола Левка:

— Сколько раз я звала тебя к Лиде, все откладывал. А Жгуриной просьбе внял.

— Да, получается по-дурацки… Но ведь у Лиды какой-то надлом. Тут уж не до амбиций. Мы и с Григорием вчера дрались, а сегодня — на мирную.