Василий Сологуб - Сотвори себя

— Ну, что вы. Меня же засмеют.

— А смех — лучшее лекарство…

— Разве только я один?.. Мы все…

— Сначала излечу тебя. С кого-то надо начинать.

Вскоре он возвратился с кирпичами в руках.

— Что, как святой мученик вместо подушек положишь под голову? — засмеялся Тополенко.

Виталий пробормотал что-то невнятное.

— Не переживай, что Сидоровна поймала на горячем… Перемелется, — утешал Крица друга.

— Меня это не волнует. — Виталий осторожно положил кирпичи на пол. — Я о другом — хочу излечить Костю от скупости.

— О, мы и забыли о нем! — Тополенко вытащил из-под кровати Канцюки замысловато завязанный мешок.

— Тут и зубами не разорвешь… Ух, скряга — среди зимы льда не выпросишь! — засмеялся Виталий.

— Ребята, я советовал бы вам не трогать его вещи, — старался сдержать их порыв Петр.

— Итак, мы сейчас произведем маленькую операцию.

Тополенко взял с подоконника старый скальпель. Распорол парусину. На пол выкатились яблоки. Иван собрал их, как когда-то в детстве, в подол рубашки. А Виталий тем временем вытащил из мешка выщербленный горшок с домашней колбасой, залитой смальцем, стеклянную трехлитровую банку цветочного меда…

— Аж слюнки текут, — не сдержался Иван.

— А ты их не распускай! Давай сюда кирпичи! — приказал Ковшов.

— Виталечка, ты гений! — восторженно воскликнул Тополенко. — Скупость поломает свои острые зубы…

Спустя полчаса все было готово: колбаса вкусно румянилась на сковородке, пахла чесноком и еще какими-то неизвестными приправами. В две глубокие миски, взятые в буфете, ловкий Тополенко налил прозрачный мед. Сбегал к крану, чтобы помыть яблоки. Вытирая полотенцем пот со лба, стал посредине комнаты и удовлетворенно улыбнулся:

— Виталька, кончай зашивать эту торбу.

— Все, баста! — Ковшов задвинул котомку на место.

— Еще не появлялся его высокородие Канцюка? Ну, ребята, молодцы! Здорово же вы придумали! — звонко засмеялась Люда, входя в комнату.

— Ожидаем, как тяжело больной врача, — Иван в который уже раз осматривал стол.

— По-моему, Тополенко, ты совершил непоправимую ошибку. Тебе надо было идти учиться кулинарному искусству, а не в медицинский. Ты врожденный повар! — Петр похлопал друга по плечу.

— Давайте прикроем яства газетами, иначе Костя сознание потеряет, когда увидит все это, — подал дельное предложение Ковшов.

Тополенко едва успел бросить газету на стол, как в комнату, чертыхаясь, ввалился Канцюка: видно, и на этот раз ему не повезло с латынью.

— Костик, а мы тебя с нетерпением ожидаем. — Люда явно подлизывалась к Канцюке. Приложила ко лбу свою ладошку. — Ты, случайно, не заболел?

— Какая там болезнь!.. Голодный, как волчище… А у вас тут вкуснятиной пахнет…

— Мы состряпали ужин. В складчину, — молвил Тополенко. — Прошу, друзья, к столу!

Петр нехотя сел поодаль. У него за спиной смущенно топтался Виталий, Люда старательно протирала чистым полотенцем лично для Кости тарелку. Но Канцюка, не ожидая персонального приглашения, схватил вилку и, ни на кого не обращая внимания, стал усердно уминать жареную колбасу с картошкой.

— Братцы кролики, если я, паче чаяния, соберусь жениться, то возьму себе девчонку, чтобы ела мало, как птичка, а бегала прытко, как электричка…

— Костик, а ты мне нравишься. Бери меня в жены!

В это мгновение его взгляд вдруг упал на миски с медом, на горку краснобоких яблок. Рот будто судорога свела — он так и остался полуоткрытым… Непроизвольно выпала из рук вилка… Быстро посмотрел на ребят, пытался что-то спросить у Люды, но спазмы перехватили горло.

Ребята как ни в чем не бывало ели картошку, уплетали колбасу. Ковшов принялся щедро угощать Люду медом, яблоками.

Лицо Канцюки помрачнело, еле проглотил застрявший в горле кусок.

Он понял, что ему подсунули его же колбасу, мед, яблоки — все выгребли, нахалы! Ему захотелось кулаком врезать по миске… Так делал отец, когда в чем-то не могла угодить ему мать. Залепить бы глаза медом Виталию, Ивану, Петру, Людке… Вон ведь как зло высмеяли, поиздевались, поглумились над ним.

Во рту стало горько. Подняться, плюнуть бы им в глаза и убежать. Или дернуть, стащить клеенку со стола, сбросить на пол эту закуску? Да! Сейчас же! И Костя уже примерился, за какой конец уцепиться.

Но кто-то постучал в дверь. И снова появилась Мария Сидоровна.

— О, заходите, заходите, желанной гостьей будете! — поднялся из-за стола Крица.

Комендант еле втиснулась в дверь с тремя подушками.

— Поменяла вам наволочки. Смотрите мне, сорвиголовы! Снова начнете дурачиться, уши пообрываю! — любезно положила ношу на кровать Ковшову.

— А мы вот ужинаем в складчину. Домашняя колбаса, яблоки, мед… Не побрезгуйте, угощайтесь, будьте добры!

— Я полакомлюсь только… чуть. — Она взяла душистое яблоко, поблагодарила и спокойно ушла из комнаты, забыв обо всех былых неприятностях.

Костя быстро выскочил из-за стола, быстро достал из-под кровати мешок, рывком поднял его… Из небрежно зашитой дыры тяжело, один за другим выпали кирпичи, загромыхали о пол, больно ударили по ногам…

Канцюка обиженно застонал, прошил каждого презрительным взглядом, одним рывком подскочил к двери, с ненавистью ударил ее ногой и вырвался в коридор.

С тех пор Костя откололся от ребят. Возвращался в комнату поздним вечером и сразу же ложился в постель, а рано утром куда-то убегал… Ему казалось, что весь институт поднимает его на смех: скупердяй, скряга!

Уже и ребята извинились перед ним: «Давай забудем нашу глупую шутку, живи, как тебе заблагорассудится». А он все не мог перенести обиды. Жажда мести запала в душу. Все обдумывал, чем бы отплатить Петру? Он не сомневался, что это он подбил Ковшова и Тополенко злобно посмеяться над ним. Но как, как ему отомстить? Учится Крица хорошо, первый штангист в городе, нравственный облик — лучшего и не надо желать…

Разве что… Разве… Да, действительно, почему Петр носится с этим продажным профессором? Смотрите, следопыт выискался: что-то распутывает, чего-то докапывается. Дать бы ему по рукам за самодеятельность… Ведь Вениамин Вениаминович еще на первом курсе как-то сказал, что Молодан — черное пятно в светлой истории института. Крица затеял нечистую игру, преподавателям ни слова о письме из Берлина, даже прячется с ним. Спутался с внучкой профессора Молодана, и она понукает, крутит им. Шушукаются по углам, что-то вынюхивают, видишь ли, они умные, а все остальные дураки. Тополенко и Ковшов сочувственно поддакивают им, помогают. Доиграются мальчики, достанется всей группе, всему факультету за политическую близорукость. Спросят и его, Канцюку: где был, где твоя комсомольская бдительность. Под носом творились дела сомнительные, а ты знал и молчал…