Борис Губер - Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 4

У нас здесь китайские стены,
Проклятье здесь ножик ведет.
Нет слаще московской поэмы,
Туманнее Спасских ворот!

Здесь песня застольная, тая,
На меди расплавится чуть…
Огромный китаец ласкает
Лебяжию русскую грудь.

Здесь звоны, туманы и крики,
Чаровница-мгла и покой
И ангелов чорные лики
Хранит заревой часовой.

Он знает во мраке-покое
Товарищи снят по гробам,
Но чорную дверь приоткроет
И — двери откроются вам.

Москва! Стоязычная! Спой-ка
Застольную песнь куполам.
Поэты сегодня попойку
Устроили знатным гостям.

Блаженный Василий, тряхни-ка
Цветные свои бубенцы.
Кумачной твоей земляники
Нам вина прислали купцы.

Чем рады — так тем и богаты,
Вином этим сердце тревожь.
Пусть дремлет в глазах азиата
Кривой, полусточенный нож.

В нем верно — рубины Шанхая,
Индийский палящий кармин.
В щепотке Цейлонского чая
Проклятья Кремлевских седин.

И вот — изогнетесь бичами,
Свистит на губах синева,
А в очи — глядится очами
Косая старуха Москва.

Туманней, туманней — и нету —
Ни звезд, ни парчи, ни молвы…
Нет лучше московских поэтов,
Нет слаще старинной Москвы!

Изба — слепая вековуха —
Какая грусть и простота!
От крепкого ржаного духа
Струится пот и теплота.

Здесь я когда-то видел детство
Под полушубком наяву,
Но от отцовского наследства.
Ушел бродяжничать в Москву.

Я растерял твой хлебный запах,
Иным я запахом дышал,
Но и до-сель в мужичьих лапах
Как зверь колотится душа.

Вот так и хочется ржанины, —
Хоть и горька — не утаю,
И я подолгу у витрины
Московской булочной стою.

И долго, глаз не отрывая
От запотевшего стекла,
Хочу занять у каравая
Немножко детского тепла.

Но всякий раз, всплеснув руками,
Бранюсь в лицо своей судьбе
За то, что все тепло на-память
Она оставила избе.

За поселенскою старинной слободою
Насупился воинственный острог…
Эй, не кивай мне древней бородою,
Кто за туманами и пасмурен и строг!

Не выпалят они — стрелецкие пищали,
Не выстрелят из пушки казаки,
Чтоб инородцы их — задиры — не стращали
Каленою стрелой из-за реки.

Пусть спят они — дряхлеющие бревна
И деревянные бойницы наверху, —
Сторожевая высь и башенки во мху,
Пусть спят они задумчиво и ровно.

Враги давно учуяли покой
И по рукам ударили вояки,
Чтоб косоглазые и русские и всякий
Смирилися на сходке круговой.

Не сетуйте, воинственные башни,
Что на стенах не дремлет караул,
Что бранный клич и окрик завсегдашний
В столетия глухие потонул.

Прощайте, ржавые доспехи и кольчуги,
Прощай, и вольное казачество, — прощай!
Не поплывут отчаянные струги,
Не понесут вас на Китай.

И не пожалуют шубейки вам собольей,
Вот, казакам, с покатого плеча…
Не окружит орда татарская крича
Ни на реке, ни на море, ни в поле.

Лишь песни вольные, раздольнее, чем Волга,
Те, что несли в далекие концы
На парусной посуде удальцы
Одни запомнились унылые надолго.

В двери трамвая врываются будни
В мокрых калошах и в мокрых плащах,
Говор и гомон… Но я ли забуду
Тебя в синем кэпи и в блестках дождя.

Между голов только синь словно небо
Над маленькой солнечной головой.
Но все изменилось — и где я, и где мы,
Все как и было — и нет ничего.

Уже над ресницами — голубоватый,
Свет ослепительный режет и жжет
И под ногой у вагоновожатого
Поймана птица и птица поет.

Мчится трамвай, он летит перекрестками,
Путь золотой от разбега горит,
Звон жестяной у него под колесами,
Плещет, как море, как море гремит.

И не поймешь — ночь или утро то,
Летний закат или вешний рассвет
Но лепестками из рук у кондукторов
В вихре летит за билетом билет.

Ветер лесной и трава полевая,
Косы, как солнце, как небо глаза.
Слушай, приблизься ко мне, дорогая,
Сядь, прекрати эту гонку трамвая —
Время очнуться и время слезать.

Будни врываются снова и снова,
Воздух опал и колеса скребут.
Брось мне полвзгляда, полсмеха, полслова.
Ради минувших, как ветер, минут.