Пётр Столповский - Про Кешу, рядового Князя

— Вот тебе и телевизор…

— Эй, поэт, сочиняй новое стихотворение!

— Без паники! — снова раздается голос, которым бог награждает артистов, большое начальство и некоторых сержантов. — Сейчас включат горячую воду. Заходи! И поживее, через час дивизион придет мыться.

Ничего не поделаешь, приходится соглашаться на роль свежемороженого новобранца. Перешагнув порог, голый мóлодец нервно вздрагивает, покрывается гусиной кожей и шлепает крутить краны.

— Эй, поэт! — кричит Кеша, стуча кулаком по крану. — Сочини к своим стихам музыку, петь охота!

— Пошла-а!

Как музыка, слышатся всплески воды. Музыка тут же тонет в грохоте жестяных шаек. Разыскав где-то в углу свободный тазик. Кеша пробивается к захлебывающемуся от радости крану.

— Девочки, где тут моя первая очередь?

— На губе твоя первая очередь!

— Растворись, грубиян!

Под сводами начинает клубиться пар. С каждой минутой он становится все гуще, пока не превращается в молоко. Квадраты окон теряют четкие очертания, по углам почти не видны загорелые тела новобранцев.

У Кеши дел по горло: он собирает с бетонных лавок ничейные мочалки. Судя по коварной улыбке, он далек от мысли поработать за банщика. Заняв удобную позицию поближе к дверям. Кеша быстро, одну за другой швыряет мочалки в молоко.

— Эй, кто там по шее захотел? — кричат из белой мглы.

— А, это их светлость шутить изволят! Ну, погоди!

Кеша быстро выплескивает на себя воду из тазика и закрывается им, как щитом. Очень вовремя: в ту же секунду несколько взмыленных мочалок с треском шмякаются о жестяное дно. Князь осторожно выглядывает из-за укрытия и тут же получает в лоб запоздалой мочалкой. В этот же момент он наступает на омылок и падает, словно сраженный пулей. А падая, получает пониже спины еще одной мочалкой.

— Дети, без баловства! — слышится сквозь ребячий хохот чей-то строгий голос. Этот слегка надтреснутый голос никак не может принадлежать сержантскому сословию. Но стриженые разыгрались, им теперь все нипочем.

— Эй, папа, покажись!

— Папочка, как ты меня нашел? — подхватывает Кеша. — Иди, родной, поцелуемся?

— Без баловства мойтесь! — повторяет таинственная фигура, и дверь закрывается.

В конце спального помещения новобранцам отведено место. Поскольку увольнение в запас еще не кончилось, в роте становится тесновато, и кровати стриженых временно расположили в два яруса. Новобранцам, никогда не спавшим на многоэтажных кроватях, это явно нравится.

Сидя на табуретках в хозяйственной комнате, парни пришивают петлицы к новеньким гимнастеркам и шинелям, вставляют звездочки в пилотки и шапки. Никто не желает показать себя неумехой в этом серьезном деле. А потому советчиком и наставником оказывается едва ли не каждый, словно ребята с пеленок ничего не носили, кроме мундиров.

— Слушай, дорогой, ты, вроде, не то делаешь.

— Как не то?

— Подворотничок должен выглядывать на два миллиметра.

— Много ты понимаешь! На спичку!

— Князь, ты случайно не к рукаву петлицу пришил?

— Иди, иди, дураки за углом стоят. Сам к штанине не пришей.

Кеша никогда не питал любви к портняжному ремеслу, и теперь тычет иголкой то в петлицу, то в палец. Через открытую дверь он время от времени оглядывает спальное помещение. Да, это не будуар. Это даже не спальня, а именно спальное помещение.

Сильно уколовшись, Князь беззвучно шевелит губами. Он мог бы высказаться в адрес вертлявой иголки и вслух, но в этот момент в комнату бытового обслуживания входит старшина. Шевцов вскакивает и командует хорошо поставленным голосом:

— Взвод, смирно!

— Вольно. Делайте свое дело, — отвечает старшина.

Усевшись на пододвинутый сержантом табурет, старшина с добродушной улыбкой рассматривает новобранцев. А те исподтишка изучают старшину. Он коренаст и сед. Правую щеку пересекает этакий романтичный, довольно приметный шрам. Парни сразу смекают о его происхождении: на груди старшины солидный набор орденских планок. Движения этого человека неторопливы и степенны, как у людей, которых уже ничем не удивишь, поскольку они все виды видывали. Словом, старшина располагает к себе, хотя за добродушной улыбкой угадывается твердый характер.

— Значит так, дети, — прихлопывает по своей коленке старшина. — Для начала познакомимся.

При слове «дети» новобранцы удивленно поднимают головы. Вот, оказывается, кто маячил в дверях бани! Теперь ясно, кто их папа. Кеша, так тот прямо повеселел, и непонятно, что больше удерживает его от зубоскальства — представительный вид старшины или опасение схлопотать. Но напрягшийся язык настойчиво требует разрядки. Чтобы облегчить его, Кеша шепчет Калинкину:

— Папа есть, теперь бы маму сюда, и все в ажуре.

— Сразу я вас, конечно, не запомню пофамильно, — продолжает меж тем старшина. — А меня вам легче запомнить. Звать меня Иван Архипович Тур.

У Князя аж глаза разгораются. Он подмигивает поэту Калинкину и успокаивающим тоном говорит:

— Ничего, товарищ старшина, мы тоже бараны.

В первый момент ни старшина Тур, ни парни не могут сообразить, что такое выкинул Кеша. Затем на скулах старшины вздуваются желваки, а хозкомната взрывается смехом. Хохот положительно влияет на старшину — он смягчается. А Кеше и похохотать хочется от души, и в то же время он чувствует, что лучше сделать вид, будто сам не понимаешь толком, что сморозил.

Старшина качает головой: вот, мол, отмочил, шкет!

— Наша с вами задача в том и состоит, — говорит Тур, — чтобы из стада баранов сделать организованное войско.

— Мировой мужик! — шепчет Кеша Калинкину. — Не обиделся.

— Погоди, он тебе еще покажет, чем баран от тура отличается, — обещает тот.

— А начнем мы это превращение с самого малого, — развивает мысль старшина. — С малого, но не с мелочи, прошу это для себя зарубить. Потому как мелочей в нашем солдатском деле вообще нет. Начнем мы, дети, с портянок.

Все верно, армейская традиция не нарушена. Ну что это, скажите на милость, за старшина, который, увидев стриженую голову новобранца, не стал бы его учить с отеческой заботой мотать портянки? И учить он должен этому делу тоже традиционно.

— Как ваша фамилия? — спрашивает старшина Кешу.

— Киселев, — неуверенно отвечает Князь, у которого мелькает мысль, что «хорошее» место ему придется чистить без сержанта.

— Разуйтесь-ка, курсант Киселев.

Кеша пытается стащить левый сапог. Портянка надежно заклинила ногу. Наконец это ему удается.

— Вот те нате! — разочарованно тянет старшина. — Это что ж у вас такое на ноге?

— На ноге? Вроде, портянка.

— Вот именно — вроде. Солдат, который не умеет наматывать портянку, это даже и не солдат, а этот…

— Баран! — подсказывает кто-то.