Юрий Пиляр - Такой случай

Конечно, преступник, думал он. Какой я преступник? То, что у меня было с Ниной, это преступление? Конечно. А в семье ад?.. Не могу я об этом думать. Я из-за этого и под нож пошел. Нет, не из-за этого. Я не знаю, из-за чего. Я что — сам пошел под нож? Если дома нет житья, то тут куда хочешь пойдешь, но под нож-то я все-таки не сам пошел, какая глупость!

Мне больно. Больно, больно. За что? Стоп, Валера, не отчаивайся. Сейчас мы поглядим, который час. Больно… Без десяти минут час. Столько еще ждать последней электрички!

Надо было не ехать на дачу. Остаться в Москве. Тогда не было бы этого. Остаться в Москве? А потом? Что потом? Представляю, какой скандал учинила бы мне Татьяна и что было бы опять с Машенькой!..

Нет, не могу я ничего во вред Машеньке. А это лучше для Машеньки, что сижу здесь такой? При чем тут, что я сижу здесь такой? Какая связь? Не знаю. Есть какая-то связь. Было бы хорошо дома — не сидел бы здесь такой, это точно: я не стал бы сегодня заниматься в читалке, а взял книги и вернулся раньше на дачу, с другой электричкой. Вот в том-то и дело все, что не хорошо. Всему виной то, что дома ад. А почему ад? Если бы был ответ на этот вопрос… Стоп!

В дымном желтовато-голубом воздухе, в этом странном мире, наполненном болью, бредом, кваканьем лягушек, послышалось нарастающее гудение, затем гул, затем грохот, будто над головой свалили воз железа, и снова с легким посвистом гул, уходящий, редеющий. Красный огонек пересек ночное небо, подрожал над темными верхушками деревьев вдали и исчез. Это прошел ИЛ-18 рейсом Москва — Ашхабад с вылетом из Москвы в 0.50, Валерий знал. И он не мог не ужаснуться тому, что стало со временем: время словно остановилось. «Этак я не дождусь последней электрички, — оторопело подумал он и поспешил успокоить себя: — Дождусь. Надо только не думать о времени, а думать о самом важном или вспоминать. А что самое важное?..» Он почувствовал, что его начинает одолевать сон.

Залаяла собака, тонким заливистым лаем. Ей откликнулась вторая — как закашлял больной коклюшем, надрывисто, хрипло. Тявкнула третья. И разом умолкли.

Было солнышко, были дремотные развесистые вязы над оврагом и была девчонка…

Девчонка стояла и плакала, невысокая, с модной копной черных волос, в белой кофточке. Она стояла под старым вязом невдалеке от дороги, по которой проходили люди с электрички, вертела в руке сумку, где лежали ее новые туфли (она их только что сменила на босоножки), стояла и плакала какому-то своему горю. Она явно не спешила, может быть, даже боялась идти домой… Да, конечно, боялась: ведь это была ты, Татьяна, в тот день, ну ты знаешь, какой это был день. Я неслышно подошел к тебе сзади и наконец решился.

— Простите, — сказал я. — У вас какое-то несчастье… Вы не попали в институт? Не прошли по конкурсу?

Минуту тому назад я этого еще не знал. Меня как осенило.

— Да, — сказала ты. — А вы студент? Преподаватель?

Мне стало все ясно. Я около месяца наблюдал за тобой издали, теряясь в разных догадках. Теперь стало ясно.

— Я инженер. Я кончил ВАТИ в прошлом году. Между прочим, в приемной комиссии в нашем институте работает мой…

Ты не дала договорить — перебила с иронической усмешкой:

— Ваш друг, конечно?

— Просто хороший знакомый. Приятель… А вы в какой подавали?

— Нет, — сказала ты. — ВАТИ — это Всесоюзный технологический? Нет, я совсем в другой. Совсем!

И ты неподдельно горько вздохнула. Тогда я протянул тебе руку.

— Меня зовут Валерий. Может быть, я все-таки могу вам чем-то помочь?

Тебе нужна была помощь, я видел. Я не мог упустить благоприятного момента: ведь около месяца, наблюдая за тобой почти каждое утро в вагоне электрички, я ждал подходящего случая; я жаждал познакомиться с тобой, и я трусил, ты казалась мне слишком красивой и поэтому недоступной… И я на самом деле хотел тебе помочь, ты не могла этого не почувствовать.

— Устройте меня куда-нибудь на работу, а то теперь отец меня в продавщицы отдаст, — сказала ты и, коснувшись моей протянутой ладони, назвалась: — Таня.

— Знаете, Таня, — сказал я, — вы можете еще и в институт попасть, если захотите.

— Как?

— Вы не очень торопитесь домой? Давайте вернемся в Москву, посидим где-нибудь часок в кафе-мороженое, поговорим.

И снова на твоем лице появилась усмешка, грустная и чуть язвительная; мне показалось, что ты подумала… я даже прочитал это в твоих глазах: «Опять, опять…»

— Да мне ничего не надо от вас, — сказал я. — И я вам ничего такого уж не обещаю. Просто есть, по-моему, один довольно верный ход…

— И вы хотите угостить меня, конечно, только мороженым?

— Не знаю. А на другое у меня сейчас, пожалуй, и денег не хватит.

Ты посмотрела на меня очень внимательно.

— Нет, вы правда можете мне помочь просто так? — сказала ты.

— Думаю, смогу.

— А почему вы такой неуверенный в себе?

Я пожал плечами. Я очень хотел бы быть уверенным в себе, но у меня как-то не получалось. Вернее — получалось очень редко: порой на меня словно что-то находило, и я делался решительным, дерзким — только на небольшой срок.

Ты опять вздохнула. Но уже без горечи.

— Ну, поехали, — сказала ты.

И вновь сменив босоножки на туфли и попудрив заплаканные щеки, ты дотронулась до моей руки, и мы пошли на станцию.

В полупустой электричке мы сели друг против друга у окна, и ты поведала мне свою историю. Меня тронуло твое упорство — три года подряд сдавать в театральное училище не каждый смог бы, — но мне было ясно и тогда, что настоящей актрисы из тебя не выйдет… Я подивился — из вежливости — намерению твоего отца сделать из тебя, в случае окончательного провала с театральным, продавщицу («Представляете, продавщицу! — возмущалась ты. — Он директор «Галантереи» на Кутузовском, с первого уходит на пенсию, и вот взбрело ему на ум и меня в эту «Галантерею»… продавщицей, представляете?»). Честно говоря, я не видел ничего ужасного в том, чтобы ты какое-то время поработала продавщицей.

— Понимаете, Таня, — сказал я, — ведь в искусство приходят разными путями. Не знаю, может быть, я ошибаюсь, но эти театральные училища — они же не выпустили ни одного большого актера, я уж не говорю — великого. Так что — почему вы хотите непременно в театральное? А если вы пойдете в какой-нибудь другой вуз и будете заниматься в самодеятельности?

— Ну уж — самодеятельность! — сказала ты.

— Я сам ее не люблю — смотреть или слушать, но заниматься… почему? Если есть способности, то можно и в самодеятельности, для начала. По-моему, вам имеет смысл.

— А в какой вуз?

— Если вы в принципе не против — я вам сейчас изложу свою идею, а потом мы ее обсудим. Хорошо?

— Хорошо, — сказала ты, веселея. Я чувствовал, что ты все более проникаешься доверием ко мне.