Юрий Пиляр - Такой случай

— Значит, все-таки счастливая? — ухватился я.

— Только не дери нос. Уж если на то пошло — знаешь, какие люди делали мне предложение?

— Черт с ними! — сказал я. — Пошла-то все-таки за меня. Дай я тебя за это поцелую…

У тебя была славная привычка. Ты не позволяла на себя смотреть, когда я тебя целовал. Ты закрывала своими пальцами мои глаза. Так было даже приятнее, с закрытыми глазами.

— Остынет кофе, — сказала ты.

— Я еще сварю.

— Подожди. Значит, по-твоему, я должна тебя теперь благодарить, что ты меня взял за себя и этим вроде спас от «Галантереи» и вообще?

— Нет, нет, — сказал я. — Запомни, всю жизнь только я, я буду тебя благодарить. Поняла?

— Врешь?

— Нет…

Эта мысль, что ты чем-то обязана мне, не переставала тяготить тебя и тогда, в первый день, и позднее. Но в первый день, хоть ты время от времени и говорила мне неприятные слова и я обижался на тебя, ничто еще не могло нас поссорить: все неприятное заглушалось острым горячим чувством близости.

После завтрака, несмотря на то что мы выпили кофе, нас потянуло ко сну, и мы легли и спали; после обеда опять спали, а перед ужином решили пойти погулять. Ты надела серый шерстяной костюм — подарок отца, сняла с вешалки плащ и вдруг остановилась перед дверью.

— Мне стыдно выходить на улицу: все будут смотреть.

— Никто же ничего не знает, — сказал я.

— Как же не знают: полночи орали, топали; все знают, что была свадьба.

— Ну и что? И пусть в конце концов смотрят. Посмотрят и перестанут: привыкнут.

— Тебе хорошо, ты не первый раз, и тебе не стыдно.

— Женился-то в первый раз, дурочка ты моя!

Я почти силком надел на тебя плащ, и мы вышли.

— Валера, а почему вам, мужчинам, можно иметь до женитьбы, а нам нет — считается позор? — сказала ты негромко, держась за мою руку.

— Не знаю, Танечка.

— А что ты вообще знаешь?

— Ничего не знаю. Ага.

Мы уже шагали по мокрому асфальту нашего огромного, заросшего липами и акациями двора. Никто на нас не обращал внимания, н е с м о т р е л, и ты улыбнулась.

— А ты, Валерка, забавный. Ты хороший.

Это был единственный случай, когда мое откровенное «не знаю» не вызвало у тебя раздражения.

— У тебя много было до меня? — спросила ты тут же.

— Немного, — сказал я. — Почти никого не было. А теперь вообще — только ты. До конца.

— До конца? Клянешься?

— Клянусь.

Мимо прошла «Волга», покачиваясь и разбрызгивая лужицы. В окнах на втором этаже зажгли свет.

— Поклянись и ты, — сказал я.

— Клянусь. Но если когда-нибудь ты нарушишь — я нарушу тоже, хоть мне этого и не надо. Давай лучше говорить о другом. Или лучше всего — пойдем в кино?

— Пойдем, — сказал я.

И мы пошли в кино. К разговору на эту тему мы больше не возвращались ни разу — до октября прошлого года.

В кино мы дремали: показывали какой-то очень нудный фильм. Потом мы зашли в гастроном, купили две пачки пельменей, на улице у тетки я купил тебе два гладиолуса, белый и красный, мы поужинали и легли спать. Но я не мог спать, ты помнишь: просыпался, наверное, каждый час… Так было и на вторые сутки и на третьи, а когда на четвертые, исчерпав свой трехдневный отпуск, я отправился на работу, меня шатало, как после продолжительной болезни. Тем не менее с работы я вернулся веселым, живо переоделся, умылся, и мы с тобой сели пить чай с мармеладом, который я купил по пути в магазине детского питания.

— Валера, я тоже хочу на работу. — Ты сказала это чуть виновато.

— Подожди хоть с месяц. Надо же тебе отдохнуть, — сказал я.

— Отдохнуть — от чего?

— А экзамены, а нервотрепка, а свадьба, а это?

— Я этого больше не хочу, — сказала ты.

Конечно, я обиделся; не очень серьезно, но — все-таки.

— Ты холодная женщина, Таня, — сказал я.

— Я нормальная женщина, а вот кто ты… Тебе только одно надо, только одного ты и добивался. Холодная! Ты и мать свою специально отсюда к родственникам спровадил, чтобы тебе не мешали. Запер меня тут, как в клетке, и делаешь, что хочешь, а я этого больше не хочу и не позволю, чтобы надо мной издевались.

— Таня, я прошу…

— Нечего меня просить. Я тебе не вещь, чтобы не считаться со мной. Холодная!

— Хорошо, будь по-твоему, — сказал я. — Что ты хочешь? Скажи членораздельно и без этого… поспокойнее. — В глубине души я чувствовал, что в чем-то ты права, но в чем — этого я не смог бы объяснить. — Ну, скажи, — повторил я.

Ты помолчала. Потом доверчиво уставилась на меня своими черными глазами.

— Я хочу работать и учиться. И заниматься в самодеятельности. Как ты обещал.

— Ты можешь теперь только учиться и заниматься в самодеятельности, если хочешь. Работать и учиться и быть женой — это, по-моему, слишком. Слишком тяжело. А учиться — хоть завтра же. Пойдешь на подготовительные курсы?

— Пойду. Только не в ВАТИ.

— Пожалуйста. Найди себе что-нибудь по душе и по силам — я имею в виду подготовительные курсы — и поступай, а я буду тебе помогать. И все будет нормально.

Мы вместе помыли чайную посуду, и ты предложила куда-нибудь поехать. Я согласился.

— Поехали к моим, — сказала ты. — Я соскучилась.

Но пока ты переодевалась, я уснул. Прямо сидя за столом — уткнулся в руки, и меня как выключили. Ты потом говорила, что пыталась меня разбудить, но я этому не верю, никогда не верил и не верю: я проснулся сам всего через полчаса, значит, не так уж крепко я и спал; я как раз взглянул на часы, когда ты сказала: «Поехали к моим», — и положил голову на руки, думал — на минутку. Когда же поднял глаза, тебя не было. Конечно, ты и не пыталась будить меня; наоборот, была, вероятно, рада, что я провалился в сон, и уехала одна…

Откуда мне было знать, как обращаться с такой наивной девочкой, которая вдруг стала женой, женщиной? Теперь-то я понимаю, что каждая неиспорченная девушка, выйдя замуж, первое время испытывает чувства, близкие к тем, что были у тебя, понимаю, что я с самого начала вел себя неправильно, не бережно по отношению к тебе, я это признаю. Но все-таки ты не должна была так наказывать меня, ты тоже поступила неблагородно… Что мне было делать? Бежать за тобой вдогонку? Смешно, да и догнать тебя было уже невозможно: ты села в троллейбус. Ехать за тобой следом к родителям? Того смешнее и обиднее…

Я выскочил в коридор, затем на улицу в слабой надежде, что ты ждешь меня у подъезда. Но тебя не было и на улице. И тогда, решив, что ты умышленно покинула меня, я вернулся домой, взял из буфета последние деньги (после свадьбы я уже одалживал у дядьки) и пошел вниз по Кутузовскому проспекту. В гастрономе, где мы, возвращаясь из кино, покупали пельмени, продавалось в разлив шампанское, и я выпил бокал, потом второй: мне хотелось охмелеть и забыться. И я слегка охмелел, но не забылся; наоборот, с ужасающей ясностью я как бы со стороны представил себя пьющего с горя, на пятый день после свадьбы пьющего у стойки в гастрономе, потому что сбежала жена, не насовсем, но все-таки — сбежала.