Николай Рыжих - Избранное

— Как что? — удивился Мишка. — Он пересел на Ванькину кровать, руку положил ему на колено. Смотрел задумчиво, будто в самого себя. — Этим летом будут объединять Уку, Ивашку и нас. Весь флот сюда переведут, а для него, знаешь, сколько надо? Одних складов да мастерских… Жилье для народа — весь же табор сюда переедет. Больницу, школу, ясли, детский сад. Молотьбы, Ваня, навалом. Лет на пять, как не на больше.

— Ну и что? — равнодушно спросил Ванька.

— Ты осенью на собрании был?

— На «Бегуне» в Оссору за товарами Надьке ездили.

— Геннадий два часа докладывал. Одних капитальных… коровник, свинарник, птичник. Флот же кормить надо? — И сам себе ответил: — Надо. Семьи ихние содержать надо? Надо.

— На месте им не живется. Там ломают, здесь строят.

— Понимаешь, Ваня, там жить, конечно, можно, но невыгодно. Работать там невыгодно — сбыту нету. Куда яйца из Уки повезешь? Или молоко? В Питер на самолет? Яичко дороже обойдется… Но самое главное, — продолжал Мишка, — с рыбой у них ничего не получается. Они прошлой зимой наваги два плана взяли, а не вывезли, туда же ни один пароход не пробьется, ихний же култук и зимой и весной льдами забит. С оленеводством тоже ничего не получается. И там, Ваня, оставляют только госпромхоз, охотников. Так что, Ваня, про свое Куприяново забудь. — Мишка хлопнул Ваньку по колену. — Делать там нечего.

— Найдется.

— А-ах! — отмахнулся Мишка. — Разве сравнить с нашими? Наши три колхоза, что объединяются, в банке денег держать будут больше, чем весь Ленинградский совнархоз со всеми своими… — Мишка замолчал, подыскивая слова, чтобы охарактеризовать Ленинградский совнархоз. Не нашел. — Такие вот толчки.

— А ты откуда знаешь?

— Откуда, откуда. Говорили. У нас же как? Вытащил рыбку из воды — чистые денежки. Не то что в Ленинграде, где разные машины выпускают.

— Не знаю, не был там.

— И быть не надо. Вот слушай. Чтобы выточить, например, гайку, что для этого надо? Для этого надо, — Мишка стал загибать пальцы, — выкопать из земли руду, переплавить ее на железо, привезти в Ленинград, наделать заготовок и тогда уж вытачивать гайку. И от этой гайки, как подсчитать, дохода — вот. — Большой палец у Мишки на руке торчал между четырех согнутых. — А у нас рыбка сразу в магазин идет. Красненькая. Да еще икричка. Усек?

— Чего ж не усечь?

— Так что учись, Ваня.

— А зачем? — вспыхнул Ванька. — Чтоб топор держать, дипломов не требуется…

— Ну что я тебе могу сказать… — Мишка задумался.

— Да ничего. Что ж ты можешь сказать?

— Все равно, Ваня, учиться надо.

— Мировые проблемы решаете? — ворвался Володька. — Здорово. — Он тряхнул ребятам руки, присел рядом с Мишкой. — Посмотри, вот любопытная книжица. — Он протянул Мишке книгу.

— «Экономика и планирование рыбной промышленности», — прочитал Мишка. — А мы тут с Ваней как раз экономику разбираем.

— Значит, отгадал: проблемы…

— Почти что, — продолжал Мишка, — только тут вот мой друг Ваня утверждает, что учиться человеку совсем не надо.

— Он такой, — подхватил Володька. — Топор держать научился — и нормально. Что ему еще надо?

— Ничего, — вспыхнул Ванька. — Ничего не надо. А вы и учитесь затем, чтоб в начальники выбиться. Генералами стать хотите? А мне этого не требуется, солдатом проживу.

— Ты смотри, как он нас уел, — засмеялся Володька. — Я даже не знаю, как ему возразить. Хочу солдатом, и все.

— Давай, давай! — Ванька резко встал с кровати, стал обуваться. — Учитесь, други-товарищи, на генералов, а я лучше пойду в контору, какую-нибудь работенку спрошу.

— А какую работу сейчас дадут? — спросил Мишка, листая книгу. — Снег с места на место перекидывать?

— Хоть снег, хоть снег, — приговаривал Ванька, вбивая ноги в валенки, — что-нибудь да дадут.

Повеселел даже, что жизнь хоть как-то переменится. Что-нибудь да дадут, а там весна…

Выскочил на улицу. Пурга утихала, только поземка, играя, стлалась веничками мимо ног. За плетнями и калитками она вилась веселыми роями на островерхих бугорках. Бежал до конторы вприпрыжку, застегиваясь на ходу и натягивая шапку. Не заметил, как поравнялся с домом Эллы Ивановны.

— Вань, на минуточку!

Оглянулся — на крыльце стоит Элла Ивановна, поглаживает локти — шерстяная кофточка у нее с коротенькими рукавчиками. Остановился.

— Зайди на минуточку.

«Зачем я ей… Ну и дела…»

Зашел. Там боцманша уже закидывала концы платка за спину. Потная. Перед нею шипел самовар, горки пирожков и конфет на тарелках.

— Богато живете. — Ванька стушевался. — Здравствуйте!

— Здравствуй, Ваня, здравствуй! — хлопотала возле него Элла Ивановна. — Садись чай пить. — Она стащила с него шубу — ну никак не мог сопротивляться, — пододвинула табурет.

— Мне же некогда. Ты зачем звала?

— Письмишко тебе с почты передали. — Вместо того чтобы отдать письмо, Элла Ивановна налила чаю. — Пробуй пироги.

— Спасибо. Письмо-то где?

— Успеешь. Угощайся.

Выпил все-таки стакан чаю, съел пирожок. Письмо было от матери, сунул в карман.

— Ну, спасибо вам. — Схватил шубу и к двери.

— Ваня! — Элла Ивановна догнала его в сенцах, взяла за руку. — Куда спешишь?

— Да по делам.

— Успеешь. — Она легонько — и опять как вареный — потащила его назад. — Андреевна сейчас уйдет.

Как только вошли, боцманша схлебнула духом с блюдечка и, не простившись, выплыла за дверь.

Элла Ивановна подошла к нему вплотную — он поднялся с табуретки, смело обняла его, прижалась к нему. Голову положила ему на грудь. Он растерянно поглаживал ее теплые плечи.

— Ваня. — Она подняла голову, дышала ему в губы. Рот у нее приоткрыт, на глазах туманчик. — Ну поцелуй меня, Ваня. Не хочешь? — Она опять уткнулась в его плечо. Ее голос звучал обиженно. — Вот вчера не пустила тебя, дура, а потом всю ночь проплакала. Зачем я это сделала? Дура, дура.

— Ну правильно. Пьяный, ночью…

— Нет, не правильно, Ваня! Нет, нет! — задыхалась она. — Не правильно! — Она гладила его лицо, шею. — Вот я с другим ребятами танцую, а о тебе думаю… Мне ведь ничего не надо. Ничего. Ты холостой, свободный, а у меня вон их двое. Да я и старше тебя. Дело не в этом, я ведь стеснять тебя не стану: хочешь — приходи, не хочешь — не приходи. И ни к кому ревновать не буду… ой, а наверное, буду, дура. Да нет, гуляй с кем хочешь, мне бы только смотреть на тебя, золотко мое. Садись, Ваня, садись. Ну поцелуй меня, золотой мой? — Она просила, умоляла. Она была маленькая, нежненькая, обиженная. Клонилась к нему, брови ее дрожали. — Я знаю, что не нужна тебе, чего там. Не одну ночь думала, голова ломается. Ой, Ваня… Ну еще разочек, огонечек мой. Хочешь, я постель разберу? Детей я к Андреевне отведу.

Ее было жалко. До физической боли. Разрывался весь. «Бедняжка… с двумя пацанами колотится…» Ему вспомнилась мать, как мать с ним и с Аришкой хлопотала: то муки побежит занять, то пятерочку на керосин.