Николай Рыжих - Избранное

— Лех, — спросил как-то Ванька, — а по флоту ты не скучаешь?

— Конечно скучаю, — признался Гуталин. — Первое время вообще не мог. Но сейчас на «Бегун» или на старые сейнера не пойду.

— Помуроводиться с парнями разве не хочешь? — спросил Ванька и тут же пожалел: «Про эти дела-то зачем намекнул, человек вроде покончил со всеми выпивками, а я напомнил».

— Ты имеешь в виду выпивки? — спросил Гуталин.

— Да. Ты только не сердись.

— Ваня, — как-то проникновенно начал Гуталин, — ведь там без этого нельзя, работа такая. Ведь это каторга, а не работа. Может, в шахтах людям так же приходится — не знаю, не работал в шахте, но, говорят, там тоже не сладко, а нам на рыбе! Вот смотри: вахта двухсменная, а когда рыба идет — ведь не уходили с палубы. Как в три часа поднялись и до нуля. Это когда сдачи нет. А когда сдача? Ведь двести сорок центнеров, а команда восемь человек. И сам невод таскаешь. Спустишься за двое суток, может, раз в кубрик, а там повернуться негде. Даже портянки негде повесить.

— Представляю вашу работу.

— А на вахте… Чего только на себя не натянешь. Особенно осенью, когда холода. Сорвешься на берег — скорее очуметь. Потом Никола Страх, сам знаешь, какой это человек.

— Железный мужик был, — засмеялся Ванька.

— В том-то и дело, что был, — согласился Гуталин.

— Нет, наверно, молодца, чтоб посильнее винца.

— Нету, Ваня, нету. Сейчас только на таблетках и держится. Ему ведь на море уже нельзя работать.

— А как же он?

— Да как же. Вот хотел уйти из колхоза и не ушел. И никогда не уйдет. И у нас его держат за старые заслуги, а на новом месте еще как сказать… вот и ползает на «Бегуне» по речке. Такой рыбак.

— Кончился коверкот.

— Кончился, Ваня. А какой Никола был, — с грустью продолжал Гуталин. — Один раз шлюпку на спор от склада до берега на спине нес.

— Шлюпку? — удивился Ванька. — Да ее и два человека не поднимут.

— Да где два? Мы тогда вшестером взвалили ее, она же обледенелая была.

— Ничего себе! Да-а-а…

— А вот на новые сейнера, — возвратился Леха к старому разговору, — я бы с превеликим удовольствием. Почти все работы там механизированы: сетевыборочные машины стоят, рыбу из трюма рыбонасос сосет. Правда, тоже не мед, на то она и рыба, но все равно. Хоть обсушиться есть где да живешь по-человечески. Да нет, там все нормально. Вон они вахту на переходе в шлепанцах да сорочках ходят, не то что мы… укутаешься и дубеешь на ветру, а тут тебя волнишкой подхлестывает. А лед скалывать?

— Ох, вы тогда и отмачивали фокусы, — засмеялся Ванька. — Помнишь, как ты бичей «бараниной» накормил?

— А-а, — засмеялся Гуталин. — В общаге-то? Сильные у нас тогда кадры были: Краб, Моль…

— А где они сейчас? Никого что-то не видно.

— Краб на материке, на пенсии. Недавно письмо прислал. Пишет: «Воюю со старухой из-за черноморского климата, никак его бросить не может, но я ее сагитирую. И к бабке не ходить, сагитирую».

— Глядишь, еще завалится. А Моль?

— Моля, Ваня, сейчас не узнаешь. Там такую кокарду на мичманке носит, да и сама мичманка… Вторым штурманом на БМРТ в Индийский океан выходит.

— Ты смотри!

— В Питере на Ленинской столкнулись, — продолжал Гуталин, — смотрю, идет джентльмен, еле узнал. Чудачка с ним, в лаковых красных сапожках, коготки перламутровые, волосы пепельные…

— Ты смотри! Правда, что джентльмен.

— Ну! Пьет только сухое вино, чудачка вообще одно шампанское. Шоколад ломает в бокал с вином.

— Вот еще как! И закуска в стакане.

— Целый день в «Вулкане» прозаседали, наговориться все не могли.

— Все старину небось вспоминали?

— Ну. — Гуталин задумался. Потом сожалеюще добавил: — Теперь, Ваня, таких кадров нету. Вывелись. Вон они с моря придут: нейлоновые сорочки, галстуки, плащи… В кафе коктейли тянуть да танцевать. Не верится, что это матросы или мотористы. Пижоны. Не те кадры, как сказал бы Краб.

— Да-а-а… в общаге сейчас попритишало. А вы тогда здорово.

— Что ты! — оживился Гуталин. — Придем с моря, ящиков пять шампанского, спирту… расположимся всей толпой прямо на площадке, на кошельке. А какие «козочки» в Питере отмачивали?! В фонтане один раз купались. Сержант бегает вокруг фонтана, а Моль: «Купырь», — и на другую сторону. Только сержант догонит его, вот-вот схватит, а он опять: «Купырь» — и под воду. Краб стоит рядом и: «Ас-с-са-а!»

— Это когда на слет вас посылали?

— Ну. Хорошо хоть Краба отправили. И то милиция помогла.

— Дикари, — задумчиво сказал Ванька.

— Пожалуй, — согласился Леха. — А вот сейчас, — продолжал Гуталин, — как только стал по-человечески жить, и на выступления не тянет, и никакие фокусы отмачивать не хочется. Работка у меня хорошая, квартирка тоже. Приду с работы, помоюсь в душике и, если никаких дел нету, возьму книжечку или журнал… вот на учебу думаю податься.

— И ты на учебу? — удивился Ванька.

— А что здесь плохого? — в свою очередь удивился Гуталин. — Видимо, в учительский институт поступлю. В педагогический.

— Ну что ж… раз тянет к этому делу. А вот меня нет. Даже книги не хочется читать. Особенно толстые.

— Есть и толстые хорошие.

— Не попадались.

— «Анну Каренину» недавно прочитал. — Гуталин посерьезнел, даже погрустнел. — Боже мой, сколько удовольствия. «Тихий Дон», «Дон Кихот»…

— Я говорю про правду, чтоб правда в них была.

— Есть и про правду.

Так и болтали они целыми вечерами, забыв даже про рыбу. А когда под выходной забирались вверх по речке форель и хариуса ловить, то и ночью у костра все никак наговориться не могли.

Хоронил весь колхоз. Шли каюры, трактористы, токари, слесари, плотники — ни механический, ни деревообделочный, ни стройцех не работали. Ребята с сейнеров, что пришли с моря по каким-то делам, держались грузной — почти все по-рабочему, в сапогах — толпой. А суда и машины гудели.

— …на кого ты нас покинул, на кого обиделся… — заголосила какая-то из баб.

Ваньке не по себе стало, Зойка Страхова заплакала в голос, ее под руки вели. «Эх, Леха, Леха… как по тебе даже чужие… — Родственников у Гуталина в Дранке не было, отчим где-то на материке, о котором он никогда не вспоминал, — не чужой ты был… хоть бабам и доставалось от тебя когда…»

Бабам иногда действительно доставалось от него. Особенно одно лето, когда Леха на «Бегуне» работал. Они тогда один раз посмеялись над ним в магазине, Гуталином назвали.

— Прошу прощения, бабоньки, не Гуталин, а Алексей Василич.

— Это на слете передовиков ты был Алексей Василич, когда речи произносил с большой трибуны, — сказала одна из них.

— Не Гуталин, а Гуталинчик, — подтолкнула его другая.

— Бабоньки, каяться будете.

— Ух ты! Уж не «баранинки» ли приготовил?

— Да бросьте, бабы, что вы напустились на парня, — язвила третья, — он уже давно не гуталинит.