Владимир Зуев - Тропинка в небо [Повесть]

В четвертом взводе Манюшка была принята как своя почти сразу. Тут многое было за нее: и то, что большинство ребят были старше на два-три года и чувствовали себя покровителями, и своеобразное тщеславие: единственная девочка в спецшколе — наша, и общие интересы. При ней говорили почти обо всем, доверяли ей, как всем, и даже звали с легкой руки Толика Захарова мужским именем — Мáрий. Но, конечно, забыть совершенно, что она девочка, было невозможно: каждый чувствовал границу, установленную природой, и никто не мог ее переступить ни с той, ни с другой стороны. Скажем, анекдоты при ней гнули почти любой солености, а вот уже сквернословить просто так — редко кто отваживался.

Вторая рота относилась к Манюшке, как к троюродной — вроде бы и родня, а больше все-таки чужая. Однако все ее знали: ведь целый день толклись на переменках на одном этаже, по нескольку раз строились. Все примелькались друг другу. Многие ребята при случае выказывали ей дружелюбие, но находились и такие, что отпускали едкие, злые, иногда и сальные шуточки.

Ну, а для первой и третьей роты Манюшки вроде как и не существовало. Подавляющее большинство ребят ее не знали, кое-кто даже не слышал о ней, а и прослышав, не торопился лицезреть: хватало дел и поважнее.

Как и все, Манюшка жила по строгому распорядку. В 7.30 — подъем. Умывшись, она выходила из дома и, поеживаясь от ядреного стылого воздуха, бежала в школу. Из близлежащих улиц и переулков в том же направлении спешили озабоченные новым днем спецшкольники. Группки соединялись в ватаги, а у ограды спецшколы уже образовывалась большая толпа, валом валившая в калитку, а затем в двери. Вокруг слышались хрипловатые спросонья голоса:

— Физик должен вызвать, так что пара обеспечена. — Если знал, что вызовет, чего ж не подзубрил? — Вызубришь с нею, как же: еще минутку да еще полчасика — глядь, уж и на сон времени почти не остается. — Майор говорил, на парад пойдем тремя коробками, так что не все попадут. — Попадем — хорошо, не попадем — еще лучше. — Заливай, заливай! — После наших ужинов всю ночь кусок мяса снится. Два пирожка с ливером — разве это ужин для здорового мужика? — Думай не про жратву, а про возвышенное, тогда не котлеты, а ангелы будут сниться. — Меняю пять ангелов на две порции котлет с картошкой…

— Дверь закрывайте! — тщетно взывал озябший часовой.

Оттащив учебники в свои классные комнаты, все снова спускались в вестибюль. В 7.45 во дворе школы начиналась физзарядка. За две-три минуты до восьми звучала команда: «Сомкнись!» — и рота шла на завтрак.

Занятия начинались в 9.00. Кусочек свободного времени перед их началом был заполнен воспоминаниями о вчерашних вечерних событиях, если таковые произошли, всякими смешными историями, досужим трепом. А кое для кого это были единственные спасительные минутки, когда можно хотя бы слегка подготовиться к первому уроку — прочитать разок заданные на дом страницы учебников или перекатать у «головастиков» задачи.

Последний, седьмой, урок заканчивался в 15.15. Через полчаса старшина Мигаль строил роту на обед. Построив, докладывал капитану Тугорукову. Сухощавый, с ввалившимися щеками, затянутый в скрипучие ремни, командир роты стоял перед строем и, поворачивая голову то вправо, то влево, тихим вкрадчивым голосом делал замечания:

— Не шевелиться, не шевелиться! Рр-разговорчики! Тих-тих-тих!

Лицо его, подрезанное сверху узким лбом, переходящим в широкую лысину, принимало в эти минуты такое выражение, будто он собирался сообщить важную новость. Когда наступала тишина, капитан тщательно выравнивал роту, словно готовил ее к прохождению торжественным маршем, после чего обращался к старшине:

— Ведите в столовую.

С 17.00 до 20.00 — самоподготовка. Сидели в классе и готовили уроки на завтра. Потом ужинали и расходились по квартирам. Наступало неконтролируемое личное время. Каждый тратил его по своему усмотрению, талантливо или бездарно, весело или скучно — это зависело от финансовых и прочих возможностей и городских знакомств.

Назавтра колесо жизни делало новый оборот в той же колее.

Наконец-то выдали зимнее обмундирование. Это событие произошло в конце октября. Впрочем, событием оно было только для ратников — первогодков. У спецов их поношенные кители и брюки восторгов уже не вызывали.

Сразу после обеда Манюшка сдала завскладом свое бэу, с омерзением швырнула в кучу старых ботинок вонючие, вконец разорвавшиеся тапочки, переоделась и отправилась на квартиру: тех, кто не имел троек, Лесин отпускал с самоподготовки, а она была в их числе.

До самого ужина просидела она у стола, подгоняя на себя обмундирование. Ей помогала Марийка. Когда в последний раз, уже окончательно, Манюшка оделась и встала перед зеркалом, подружка в восторге воскликнула:

— Ой, який гарный хлопец получився! Аж голова пишла кругом!

И правда, хлопец получился что надо. Фуражка на стриженой под мальчишку голове сидела чуть набочок, лихо, с форсом, темный, защитного цвета китель словно прирос к ее крепкому гибкому телу, черные, с голубыми кантами брюки (в штанины Манюшка вкатала для большего шика широкие клинья) закрывали носы ботинок и при ходьбе как бы расчищали путь впереди. Это было ужасно модно! Вот только ботинки несколько разочаровали: они были из толстой кирзы, на толстой подошве с широким рантом и квадратными носами — неуклюжие и тяжелые.

«А, ничего, штанины закроют, — успокоила она себя. — Зато зимой портянки можно наворачивать, ноги в тепле будут».

— Теперь ты настоящий спец, — одобрительно заметила Марийка.

— Э, нет, спецом я только через год стану, — вздохнула Манюшка и принялась объяснять удивленной подруге обычаи спецшколы.

Первогодков у них зовут ратниками. Спецами они становятся только после того, как возвращаются из летнего лагеря. Спецы на ратников смотрят свысока, могут и обидеть — словом или действием, — и ратник обязан безропотно терпеть. Бывало, — рассказывали Манюшке ребята из ее взвода, — творились форменные безобразия: старички заставляли новобранцев чистить себе одежду и обувь, насильно меняли свои старые вещи на их новые, ради развлечения налево и направо раздавали затрещины, буквально ездили на бедных ратничках, принуждая на себе поднимать господ спецов на верхние этажи. Правда, с каждым годом таких случаев становилось все меньше.

— Ой, да що ж це таке! — испуганно и возмущенно воскликнула Марийка. — А куды ж дывыться начальство?

— А что начальство! Не приставишь же к каждому ратнику начальника — оберегать.

И Манюшка поделилась: ее радость омрачает то, что им, новичкам, выдали кителя шерстяные, с начесом, а у старичков диагоналевые, и теперь сразу видно, что она ратник.