Владимир Зуев - Тропинка в небо [Повесть]

Видно, песня тронула не только Манюшкино сердце. Когда загремели аплодисменты, Блондин-брюнет повернулся к ней и добродушно стукнул ладонью по затылку.

— Делать вам больше нечего, черти полосатые! — И ухмыльнулся смущенно и виновато.

Батальону спецшколы ВВС было приказано в ночь на двадцать девятое апреля прибыть на центральную площадь города на гарнизонную репетицию парада.

После ужина в коридорах и классах было людно.

Манюшка с Васей стояли в коридоре у окна, глядя в заречную даль города и тихо беседуя. И мягкие сумерки, медленно опускающиеся на весенний, умытый недавним теплым дождем Днепровск, и приподнятая атмосфера в школе — все это будило доверчивость в душе, вызывало на откровенность. Вася размечтался.

— Вот закончим школу, училище и представляешь, какая жизнь интересная начнется? Мчишься в небе, как вольный сын эфира, вокруг простор, голубень, чистота, красота, не каждому доступная. Ты один, душа твоя отдыхает, мир лежит под тобой, как будто на смотринах, и ты чувствуешь себя демоном или богом.

— Хорошо поешь, только в небе-то нужно будет работать, — приземлила его Манюшка. — Кто это пустит тебя туда бездельничать? Это раз. А второе — почему это в небе ты будешь один? А экипаж?

— Нет, я только в истребители.

— Многие мечтают в истребители, — вздохнула Манюшка. — Но сие, кажется, от нас не зависит: кто по здоровью не пройдет, кто не попадет по разнарядке. Да и себя ведь не испытали: изучаем парашютное дело, а ни разу еще не прыгали. А может, когда придет время, и не сможем прыгнуть. Натура воспротивится — и все.

— Ну, себя-то можно воспитать, заставить, в конце концов. А вот здоровье… кхе, кхе… Учишься от комиссии до комиссии, и все время висит — а вдруг не пройдешь очередную? Сколько уже знакомых ребят отсеялось! Особенно обидно, если не пройдешь последнюю медкомиссию — после окончания школы. Мало сказать — обидно. Я не представляю даже, что делать, если это на меня вдруг обрушится.

— Что-то ты то в небо взлетаешь, то носом в землю тычешься. Пока живы и пока нас не отчислили, будем надеяться… Кстати, у тебя все шансы вытянуть на медаль и поступить в академию.

— Я «тянуть» принципиально не желаю. А если все-таки получу медаль, все равно в академию не поеду… Самая высшая отметка на шкале отчаяния — если отчислят. Чуть ниже — если по здоровью признают негодным для летного училища и распределят в авиационно-техническое. Ну, а академия чем отличается? Только что рангом повыше: училище закончишь техником, а академию инженером. Все равно не летчик… А ты? — вдруг спохватился Вася. — Как ты относишься к академии? Тоже ведь есть шанс.

— Пошли они в баню, технари. — Манюшка скривилась, как от зубной боли.

В конце коридора показался Захаров. Он был в фуражке — видно, после ужина ездил домой. Подойдя, сказал с иронией: — Ишь ты, уже воркуют в уголке. Об чем речь? Вещие сны друг другу рассказываете?

— Да вот… — почему-то смутился Вася. — Гадаем, куда ехать после школы… куда пробиваться…

— Только в стрэбки! — отрубил Толик, и было непонятно — всерьез такая категоричность или за нею кроется ирония. — Ну-ка, Марий, сколько на твоих золотых?

У Манюшки имелись часы — штамповка, выигранные Николаем Степановичем на облигацию. Вид у них был подержанный, как у спеца после пострижения в двоечники, шли они с точностью минус пять минут в сутки, но все же — часы! Во взводе еще только старшина Мигаль мог время от времени небрежно поднести к глазам запястье и, отодвинув рукав кителя, с подчеркнуто захлопотанным видом глянуть на циферблат.

Манюшка ответить не успела — раздалась хрипловатая команда Славичевского:

— Выходи строиться, четвертый!

Батальон выстроился перед школой. Перетянутый ремнями, прямо-таки весь образцово уставной майор Кудрин прошел вдоль строя, останавливаясь перед каждой из четырех коробок и тихо говоря:

— Ну, смотрите, ребятки, не осрамитесь.

Все знали: ему еще ни разу не пришлось краснеть за строевую выучку спецов, и было приятно, что вот тем не менее комбат волнуется, болеет за общее дело и за всех за них. Значит, осрамиться действительно никак нельзя.

Захаров, Вася и Манюшка шли в замыкающей шеренге последней коробки. Звуки марша доносились приглушенно, но ноги сами шагали в такт барабанному бою — до этого ребята тренировались целый месяц, все было отработано до автоматизма.

На освещенных улицах было тепло. А на душе — радостно. Манюшке вспомнились первые построения — как она вздрагивала от команд и чувствовала себя в строю неловко и даже как-то униженно. Какая дура-анархистка была! Строй не уничтожает волю человека, а присоединяет ее к общей воле коллектива и делает целенаправленной… Она попыталась развить эту мысль, но запуталась. Ладно, при случае пофилософствуем на эту тему с Архимедом. А сейчас главное — справа плечо Матвиенко, слева — Захарова, и потому чувствуешь себя спокойной и сильной.

На площади батальон занял отведенное ему место и получил разрешение разойтись.

— Рано прибыли, — недовольно сказал капитан Тугоруков. — Придется ждать целых… час двадцать шесть минут.

Друзья пошли прогуляться по аллее, что вела от площади к вокзалу. Все знающий Захаров сообщил, что это, собственно, «и. о. площади» — просто широкий участок улицы, где по праздникам воздвигают временные трибуны. Настоящая центральная площадь — имени Ленина — лежит и сейчас еще среди развалин.

— В сорок первом там морячки показали себя. Наши ушли из города, ворвались немцы, а хозяйничать не могут — в центре укрепились братишки.

— Откуда они взялись? — удивился Игорь.

— С Днепровской флотилии, вот откуда. Не успели уйти. Ну, и вот… Двенадцать дней топтались тут фрицы, теряли танки, пушки, солдат. Трижды ходили на «последний штурм» и трижды получали по хавальнику. К четвертому штурму подготовились по-немецки капитально и основательно: подтянули целый танковый батальон, заменили битые роты свежими. И вот — огневой налет и… пошли. Со всех сторон.

Толик замолчал и только после нескольких нетерпеливых напоминаний закончил рассказ:

— Представляете, немцы идут, кругом ни звука. А когда они сошлись на площади, из развалин по ним ударил пулемет. Фашисты были у стрелка как на тарелке, к тому же поднялась и не сразу спала паника, и потери они понесли тут нешуточные. Наконец опомнились, открыли стрельбу и двинулись в атаку. Пулеметчик разил в упор, отбивался гранатами. Когда замолчал и немцы ворвались на его позицию, то увидели хлопца четырнадцати — пятнадцати лет в суконной курточке и стоптанных башмаках. Кто он и как просочился через фашистское кольцо — до сих пор тайна. Как и то, что в блокированном районе не оказалось ни одного живого или раненого моряка. Нашли только убитых в полуразрушенном подвале. И еще вопрос: чем питались братишки эти двенадцать дней в безлюдной, обложенной врагами зоне? Немцы потом долго искали здесь подземные ходы, но безуспешно.