Владимир Зуев - Тропинка в небо [Повесть]

«Ага, обуваются», — определила Манюшка и повторила донесшуюся снаружи команду командира Славичевского:

— Выходи строиться!

— Потерпи, господин комотд. — Это мой ботинок — даже в темноте блестит. А твои ж вечно нечищеные. — Я вот тебе рыло начищу. — Но, но!

На линейках уже строились роты. Было зябко и моросно. Холодная дождевая пыль проникала во все поры одежды. Деревья в безветренном, пропитанном влагой воздухе стояли недвижные, уныло опустив тяжелые волглые ветви. Майор Кудрин смотрел на часы, присвечивая себе электрофонариком. Командиры обходили палатки, торопя замешкавшихся.

— Командиры рот, ко мне! — крикнул начальник лагсбора высоким, чистым и звонким голосом, так не созвучным этой мрачной глухой и сырой ночи.

Отдав короткие распоряжения, майор повернулся и быстрым шагом двинулся к арке, на которой желтым пунктиром мигали электролампочки.

— Рота, за мной! — Капитан Тугоруков поспешил за Кудриным.

Ускоренным шагом шли по липкой полевой дороге, то засасывающей подошвы ботинок, то — на пригорках — будто отталкивающей их, и тогда они скользили, разъезжаясь в разные стороны. Строй сломался, но все же взводы не смешивались, держались кучно. Манюшка двигалась вслед за Трошем, стараясь извлекать уроки из его движения: обходила места, где он «тонул» и ступала в его след там, где он шагал устойчиво. Рядом с нею шли Калинник и Мотко, а сзади, точно подстраховывая, — Вася. Впрочем, может, это его обычная тактика… Она давно заметила: стоило кому-нибудь подойти к ней, как Матвиенко удалялся. Манюшка чувствовала себя бодрой и сильной и, гордая собой, приятно размышляла о том, что неизвестно еще, кого придется подстраховывать. И кому.

Через несколько километров дорога спустилась в низину, поросшую кустарником. Здесь уже выбирать бугорки и другие тверди не приходилось — их не было. Ботинки утопали в густом черноземном тесте, приходилось с силой выдирать их. При этом получался громкий поцелуйный звук. Мотко не преминул обратить внимание на это волнующее сходство:

— Зацилуе до смерти нас клятая дорога, и сглотнет.

Его не поддержали — на этом тяжелом отрезке было не до трепа. У Манюшки уже ныла поясница и болели икры ног. Когда выкарабкались, наконец, на луг, зафыркали, как кони, резко затопали по твердой затравеневшей земле, сбивая с обуви вязкие ошметки чернозема.

Рассвело. Манюшка окинула взглядом растянувшуюся роту и первое, что бросилось ей в глаза и запечатлелось — подтянутая фигура майора Кудрина в потемневшем, прилипшем к телу обмундировании. Он по-прежнему шел впереди, в том же темпе, что был задан им себе еще там, в лагере, с первых шагов. Голова слегка откинута, туловище прямое, ноги переставляются привычно и легко, как будто сами собой, и кажется: под ними стелется гладкий, вымытый дождем асфальт. Следом за комбатом, держась уставной дистанции, слегка переваливаясь с ноги на ногу, шагал капитан Тугоруков. Их никто не обогнал, возле них даже близко никого не было: авангард роты поотстал метров на двадцать, не меньше.

«Форсят, — почему-то неприязненно подумала Манюшка и тут же отругала себя. — Ну, допустим, и форсят, так есть же чем! Закалочка еще та! А тебе завидно, вот и топыришь губу… А Бирон-то, Бирон! Майор — понятно: он всегда, как рядовой Иванов с плаката, — побрит и подтянут, и кроме того, еще спортсмен и вообще франт. Бирон же — мешковатый, щеки ввалились — больной, наверно, чем-то, да и годиков ему уже за сорок где-нибудь — старикашка! Но вот поди ж ты!.. Тебе же пятнадцать, ты в расцвете сил и здоровья не занимать, а тащишься в хвосте…»

Увы, так оно и было. Манюшка еще раз окинула взглядом роту и с удивлением обнаружила, что она из второго эшелона переместилась в арьергард. Ни Бирона впереди, ни Калинника и Мотко рядом уже не было — вокруг плелись одни малотренированные слабаки из всех взводов. Только Вася Матвиенко остался из первоначального окружения. Он шел почти рядом — всего на полшага сзади, как адъютант, и эту дистанцию старательно сохранял.

Манюшка хотела мобилизоваться и сделать рывок вперед, но из этого ничего не вышло — ноги отказывались повиноваться, каждый шаг давался с трудом, и стоило лишь сделать небольшое усилие, как перехватывало дыхание и начиналось жжение в груди.

В просвете меж расступившихся облаков показалось солнце. И все вдруг увидели знакомые окопы огневого городка.

— С другой стороны к лагерю подходим, — сказал Вася. — Ничего себе крюк загнули! А я смотрю — вроде бы знакомая местность, а где мы — понять не могу… Ходу осталось пустяк — километра полтора-два… Знаешь что, Марий? Возьми-ка ты меня под руку.

— Иди-ка ты… вперед, — сквозь зубы и сквозь слезы бессилия ответила Манюшка. — Чего ты тут со мной плетешься? Забыл, что время засекать будут, кто за сколько пришел? Это в парке под ручку гуляют! Да и то другие, не я…

— Ну, обопрись на плечо. Я вижу, что ты… ну… растерла ногу.

— Чего уж там! Просто слабаком оказалась, сла-ба-ком. Не выдержала. Я сейчас отойду в сторонку и сяду вон на тот валун.

— Нельзя, Марий. Вторая рота нагоняет. Ты что, хочешь продемонстрироваться перед ними, а?

— Да нет, — усмехнулась Манюшка. — Этого мне и в самом деле не хочется. Ладно уж, бери на буксир!..

Она уцепилась обеими руками за его руку. Силенки, оказывается, у Васьки еще были — шаги даже ускорил, хотя Манюшка почти висела на нем, едва успевая переставлять ноги.

— Ничего, ничего, ничего, — бормотал Вася успокаивающе и, как ей показалось, растроганно. — С кем не бывает… По такой сырости ноги стереть — раз плюнуть.

Вскоре они увидели быстро идущего им навстречу Калинника.

— Что случилось, господин комотд? — издалека закричал он. — Надеюсь, рана не смертельная?.. Ну, цепляйся еще за меня и подгинай ноги, — подойдя и подавая Манюшке кренделем руку, продолжал он. — Конечно, хорошо бы Троша в пару — мы с ним по росту одинаковые, сподручнее было бы… Но Барон вылез в первый ряд и боится лавров лишиться. Говорю ему: мол, командир ранен, надо помочь. Ничего, — говорит, — княгиня у нас двужильная, сама справится.

— Ну и правильно, — еле выдавила Манюшка пересохшим ртом. У нее все горело внутри, нестерпимо хотелось пить, как будто она и впрямь была ранена. — Четвертый взвод тоже должен быть в первых рядах.

Она не хотела, чтобы ее несли на руках, но Калинник резонно объяснил: вести ее будет тяжелее, и времени это займет гораздо больше. Пришлось подогнуть ноги, и ребята, подхватив Манюшку под руки, бодро и довольно быстро зашагали вперед.

— Рекорды — это прекрасно, — сказал Калинник, — но есть хорошая солдатская заповедь: сам пропадай, а товарища выручай.

Манюшке неприятно было говорить об этом, и она промолчала. Молчал и Вася. С приходом Калинника он опять замкнулся в себе; можно было подумать, что раздосадован неожиданной помощью.