Владимир Зуев - Тропинка в небо [Повесть]

— Не по форме, Доманова… Тих, тих, тих… Сделайте нормальную прическу.

— А какая нормальная?

— Приказ министра обороны гласит: военнослужащий должен иметь аккуратную прическу.

— У меня аккуратная.

— Волосы до плеч, как у батьки Махно — это аккуратная?.. Тих, тих, тих… Я командир, и мне лучше знать, когда аккуратная, когда неаккуратная. Подстричься!

Манюшка повернулась кругом и отправилась прямо в кабинет комбата. Просить, особенно за себя, было ей нож острый, но выбора не оставалось — к прежнему Марию дорожка заросла навсегда. Выслушав Манюшку, майор Кудрин внимательно посмотрел ей в глаза.

— Вот видишь, природа свое берет. Ну, ладно… Наша обязанность — сделать из тебя летчика. Делать же из девочки мальчика — глупо, да никому это и не удастся… А новая прическа тебе в самом деле больше к лицу. — Он нахмурился. — Ладно, иди. Я поговорю с командиром роты.

…Слегка стиснув Вербакову ладошку, Манюшка сказала:

— Ради тебя старалась. Цени.

Это, конечно, было преувеличение, но не такое уж и большое.

— Спасибо, — растроганно ответил Николай и тоже пожал ей пальцы.

Но идиллия длилась недолго. На следующий танец ее пригласил Матвиенко. Как и полагается воспитанному молодому человеку, он обратился за разрешением к Николаю, тот вместо отказа пожал плечами и адресовал его к Манюшке, а та не смогла обидеть старого друга. Вербак пригласил другую, на следующий танец — опять. Манюшка станцевала с Захаровым. Николай не вернулся на старое место, а когда она подошла — даже и не глянул на нее.

Манюшке и плакать хотелось от злости, а еще больше — дать ему хорошего пинкаря, такого, чтобы он катился без остановок до самого Стахановского поселка.

— Ну что, так и будешь мне нервы мотать? — с горечью выдохнула она, остановившись перед ним и глядя ему прямо в глаза потяжелевшим взглядом.

— Это еще вопрос, кто кому мотает.

Пересилив себя, охомутав свое самолюбие, наплевав на гордость, она спросила после паузы:

— Ну, мир, что ли?

Ах, как ему хотелось сполна насладиться своей победой и своей властью над нею, но зная ее характерец, он побоялся перегнуть палку.

— Надеюсь, ты не дашь больше повода.

— Ладно, не дам, — сглотнула она просившуюся на язык отповедь.

В это время разгоряченные Гермис и Сурдин вышли на крыльцо «охолонуть трошки». Весенний морозец приятно опахнул лица, полез за расстегнутые воротники кителей.

— Завтра будет ясная солнечная погода, — сказал Гермис, запрокинув голову. — Видишь, какие глазастые звезды?

— А ты быстро! — в наплыве чувств похвалил его Ленька. — В танцах главное — смелость. У тебя есть. Раз станцевал — и уже умеешь.

— Хорошо учишь.

— Да ну… Скажи, а почему Броденко не пришел, а? Вы ж с ним друзья.

— У него в тридцать восьмой пассия.

— Не скучно? Одному? Без него? — подбираясь к важному для него, с замиранием сердца спросил Сурдин.

— А я не один.

— Ну, то друг, а то…

— Так в чем дело — будь другом.

Ленька вдруг всхлипнул.

— Со мной нельзя. Я не человек. Они меня растоптали. И нахаркали. Сверху. Если б ты знал…

Гермис сжал его руку повыше локтя.

— Пытались. Пытались! А мы их у-нич-то-жи-ли!

— Мы?

— Да, мы! Главное вот это — всегда чувствовать: что делают наши — это мы делаем, я и ты. Мы их уничтожили, мы начеку, мы их уничтожим, если полезут. Но это надо постоянно чувствовать. Ты понял?

— Больно высоко.

— Ничего, вникай. Пошли, а то как бы не зачихать.

По пути в зал Гермиса перехватила знакомая девушка, а Сурдин зашел в класс, где раздевались ребята, — взять носовой платок. Здесь он увидел Комору, который стоял на подоконнике, высунув голову в форточку. На скрип двери он быстро обернулся.

— А-а… — В голосе его прозвучала обеспокоенность. — Давно здесь?.. А я решил прохладиться. Чтоб не торчать на улице.

В зале Гермис встретил Сурдина упреком:

— Ты где ходишь? Только это па де’катр танцевали.

— Ничего, не последний.

У Манюшки с Николаем наладилось отлично. Осторожно и хитро поведя разговор, она выяснила, что ничего такого у него с Надей Силиной нет, невинные приятельские отношения, что у нее даже друг сердца имеется, хороший знакомый Николая. Они танцевали теперь без передыху и только друг с другом. Все остальные получили от Манюшки решительный отлуп. В результате Захаров ушел с вечера, а Матвиенко до конца простоял в углу за колонной, время от времени выходя из-за этого укрытия и смущая Манюшку укоризненно-тоскующим темным оком.

Таким душкой Николай никогда еще не был: рассказывал о своем институте, распрекрасном студенческом житье-бытье, острил, смешил анекдотами и байками. И Манюшка, глядя в его счастливые глаза, с умилением повторяла про себя любимую частушку:

Улыбаясь в предвкушении ночной прогулки, Манюшка ждала Колю у крыльца. Сегодня она твердо решила подбить его на поцелуй.

Раз за разом хлопала дверь, выпуская группы, пары и одиночек. Вербака все не было.

«Чего он там? — забеспокоилась Манюшка. — Не прищучили ль его ребята в темном уголке? Из-за меня… Да нет, не должны. Архимед на такое не пойдет, Гермис… тоже нет… Но если кто хоть пальцем тронет, я его… — сжав зубы от неожиданно накатившей злобы, подумала она. — Заикой останется на всю жизнь».

Манюшка уже решила было возвратиться в школу, чтобы разузнать, в чем там загвоздка, но тут на крыльце появился Николай. Был он почему-то без пальто и без шапки.

— В чем дело, Коля? — метнулась она к нему.

— В шляпе, в чем же еще? — громко и нарочно весело ответил он. — А вернее, в пальто.

— Да что такое?

— Неужели еще не догадалась? Слямзили пальто твои сослуживцы, будущие асы, воздушный щит Родины.

— Да подожди, что ты сразу на всех?

— А чего ж мне, славословить вашу банду? Шапку и шарф в рукав засунул — и это тоже, конечно… Инфлюэнца обеспечена, и это в лучшем случае…

— Ладно, не кричи ты ради бога. — Она оттащила его за рукав подальше от валом валившего народа. — Возьми мою шинель и шапку. Мне тут недалеко.

— Ладно, не беспокойся, — утихая, сказал Николай. — Обойдусь. Не хватало мне, чтоб ты заболела.

— Цыц! — вдруг рявкнула Манюшка — у нее сдали нервы. — Быстро одевайся, ну!

На спецшколу пала тень позора. В эти дни в пестрой городской толпе не видно стало хлопцев «в невиданных клешах», в фуражках с пижонским коротким козырьком с крапом. Сократилось число «зайцев» на городском транспорте: спецы старались не показываться в городе. Извне казалось: притихла спецуха, затаилась.

А внутри ее все клокотало. В классах, в общежитии и на квартирах шли суды-пересуды, участились ссоры и стычки: гнев изливался друг на друга. По одному вызывали в кабинет к подполковнику Ухваткину тех, кто был на вечере в тридцать шестой, и от каждого из них, по возвращении, как от камня круги на воде, расходились разные предположения, а то и сплетни.