Людмила Репина - Был смирный день

Фетина доедала блюдо щей из кислицы со свининой, так ела, что за ушами пищало.

— Да ты не больно на кислицу-то налегай, и получше чего есть, на-тко тушеную картошечку с телятиной да с огурчиком соленым.

— У Ваниных, наверно, брали, — еле выговаривала с полным ртом Фетина.

— Да что хаять, у них никогда переводу нет. Все време до свежих в сохране и в порядке. Моего Григория Иваныча выучка. Знатно тоже умел солить, что овощ, что гриб, уж не подкопаешься. У нас зимой много на свадьбы позабрали.

Фетина доела горшок тушенки, принялась за компот.

— Удивляюсь, как это брюхо-то у меня не лопнет. Ведь не привыкши я по стольку-то есть. Бывает времечко, что и маковой росинки за неделю не перепадает, а тут поди вот. Да и то третенья вспомянула его. Кошу и кошу траву на гуменье, за вашим огородом, ваша трава-то считается. Он, бывало, как увидит, закричит, вилами начнет махать, не балуй, мол, самому трава нужна. Я и убегу. А тут весь луг скосила, вспотела аж вся с перепугу. Потом скушно стало, что никто не заметил. Траву убрала да призадумалась. Хотела зайти, узнать, да тут Марья-соседка из своего огорода окликнула меня: не надо ли, говорит, картошки, а то у них лишняя оказалась, выбросим, говорит, если не возьмешь. Ну а я и радехонька. Разожгла керосинку, да на керосине и поджарила.

— Да неужто можно есть после керосину-то?

— Да что тут такого? Люди лечатся им. Я слышала, у Насоновых невестка-то молодая, а уж язва на желудке. Так кажин день пьет по стакану натощак. Сначала рвет, а потом ничего, пройдет. Лишь бы на пользу шло. Знающий, чу, человек присоветовал. Да и где мне масла-то взять. Пенсии не получаю никакой, что люди дадут, тому и рада. Вот и сейчас брюхо бы не лопнуло, а завтра ни крошки в доме.

«Баба здоровая, а работать лодырь. Ей хоть плюй в глаза — все божья роса», — подумала Акулина, а вслух сказала:

— Да ты возьми с собой домой-то, все равно у нас пропадет, уж сыты все.

— Ну так не найдется ли посудинки какой завалящей?

— Да кастрюлей-то нет. Возьми вот бадью. Щей, что ли, тебе положить, посытней будет?

— Давай-давай, а картошечки нет ли еще, уж больно хороша утушилась.

— Есть, да вот во что класть-то?

— Да клади прямо туда.

— Да как же, все перемешается.

— Все равно в одном брюхе-то будет.

Из передней избы доносились разноголосые вскрики поминающих.

— Бесценный ты наш, отец родной… Жизть нам без тебя не в жизть. Сокол ты наш ясный, наставник…

Акулина и Фетина молча послушали их.

— Но был он и горяч. Раз как-то черенком по загорбку хрясь-хрясь меня… Ну а я и зареви, а он как встал, как глаза-то на меня выпучил: да, говорит, Фетина, никто-то тебя не пожалеет, некому, мол, тебя пригреть-приголубить, так я хоть в бога и не верю, но все мы одну душу-то имеем — христианскую.

Акулина перекрестилась, резко встала, подошла к печке, загремела ухватами, чугунками.

— …Ну и вот. Пойдем, говорит, ко мне в огород зайдем, у меня там столик сделан и скамеечки. Угощенье, мол, принесу.

Акулина, бросив греметь ухватами, схватила противень и, подбежав к Фетине, сунула ей в руки кусок слоеного пирога.

Фетина аккуратно, так же старательно продолжала жевать и пирог, подбирая крошечки и укладывая их в начинку или сверху.

— …Вот мы и пришли. И верно: под вишеньем у него столик сделан, вокруг скамеечки. Вынимает вино-бутыль, прямо из-под куста, из земли выкопал, холодное чтоб было. А закуска вот она, только руку протяни, на одной грядке угурцы, на другой — морковь. А яблоко пошел сорвал — в жизнь такого красивого не видывала. Скушай, говорит, Фетина, от меня тебе подарок, яблоня молодая, первый плод дала. Сам, говорит, еще не пробовал с нее.

Фетина задумалась, глаза заволокло туманом.

— …Ну а я разделила пополам…

Акулина оглядела горницу: какой бы еды еще дать Фетине?

— Яблоко-то сладкое было? — сурово спросила она.

Может быть, Фетина и рассказала бы тут Акулине, не утаивая ничего из того, что помнила. Так все осветилось вдруг перед ней. Но тут заголосили с новой силой в передней избе, видимо, открыли дверь запоздалому родственнику. И так громоголосно, что Фетина умолкла, глаза ее потускнели, как при острой головной боли, она, захватив бадью и не прощаясь, вышла на волю.

Акулина пошла в переднюю избу встречать-плакать.

Фетина шла не улицей, а задворками. Остановилась у изгороди, где всегда Григорий Иваныч подзывал ее за ягодами.

— Царица небесная, — пролепетала Фетина, увидев посреди огорода по соседству с белой вишней ту невесту-яблоньку, с которой она и Григорий Иваныч пробовали первый плод, кудрявую и полную сочной зеленью, всю в розовом цвету. «А теперь она силу набрала и еще пуще прежнего сладкая будет», — увлекаясь вместе с тем воспоминаниями о встречах и разговорах с хозяином этого богатства, подумала.

В дому плакали. Сад гляделся осиротевшим. Но Григорий Иваныч был еще здесь: яблони побелены, высохшие сучья сложены кучами, дорожки подметены, стоит бочка полна воды, из которой он брал поливать и мыл овощи на закуску.

Вот и сейчас Григорий Иваныч вышел из-за вишни с грудой овощей в подоле косоворотки. Подошел, поплескался в бочке. Выложил овощи на столик. Наклонился и вынул вино-бутыль, из земли выкопал, холодное, поставил на стол, пригляделся и заметил Фетину.

— Фетинушка, здорово.

— Здоровьице, Григорий Иваныч.

— Разговеться хочешь, заходи.

Он подошел к кольям, раздвинул их и помог Фетине протиснуться в огород.

— Садись, гостьей будешь.

— Да вить домой мне надо.

— Домой? Кто тебя дома-то ждет… Сено-то мое скосила? — деловито спросил он.

— Скосила, Григорий Иваныч, — вздохнула она и тихо зарыдала.

Григорий Иваныч, ласково прикоснувшись, отвел согнутый локоть от ее лица.

— Да, Фетина, никто-то тебя не пожалеет, некому тебя пригреть-приголубить. Возьми от меня подарочек. — И подал Фетине красное яблоко.

Посмотрев на яблоко внимательно, Фетина спрятала его в открытый ворот платья и пошла домой.

«Хороший человек», — подумала она, улыбаясь, спокойно и радостно подумала, как о живом.

Автобус бойко подскакивал на крупном булыжнике. Дорога — укатанная красная глина, по обочинам тянутся обожженные солнцем ромашки. За неглубокими канавами — жесткие болотные травы шелестят высохшими метелками. Места попадаются такие, где одной ногой стоишь в торфяном болоте, другой на глине, а впереди — ключ-озеро с песчаными берегами.

Она вышла на развилке. Шла, держа босоножки в руке. Пыль под ногами была мелкая и смуглая, как сухое топленое молоко. С приземистых клеверных полей налетал медовый ветерок. Прошла прямиком через ольшаник. К своей деревне подходила уже ввечеру. Впереди, пыля взбитым песком, тянулось к прогону стадо. Рыжий пастух шел по краю ржи, оттесняя настырных козлят и овец. Стадо подгоняли и малолетние ребятишки. Они без устали махали разукрашенными кнутами, которые не желали хлопать. Несмотря на усталость, взбежала, на ближайший горбыль посмотреть, какая корова впереди стада. Спустилась довольная: Краснушка впереди, красный, ведреный день завтра будет. У прогона козочек-однолеток встретили девочки, похватали за рога и увели. Стадо разбредалось по дворам. Молоко уже звенело о подойники. Кошки с выводками котят сидели вокруг коров, ждали парного молока. Когда поравнялась с крайним домом, то немедля растворились окна, и несколько женских голов высунулось наружу. Узнали сразу.