Людмила Репина - Был смирный день

— Глядят вон в то окно.

— И в боковое тоже!

— Бабы, пока деревня не сбежалась, пора закругляться!

— Так это Таня с Феней!

— Они всем разнесут!

— Глухонемые-то? Ох-ха-ха! Тащи сюда Таню с Феней. Они не выдадут.

— По до-мам! — в который раз увещевала Авдотья.

Переоделись, как Фетина ни уговаривала идти домой прямо в обновах.

Бренчливой гурьбой высыпали на улицу. И тут уже чинно распрощались, так же тихо стали расходиться озабоченные: куда же, придя домой, спрятать обнову?

Фетина загорюнилась, ей было жаль расставаться с праздником. Она засуетилась вдруг, кинулась к соседке Аполлинарье, та ее через окно отчитала: куры и те давно спят, надо молоко разлить, внуков напоить, постели всем постелить, корове корм задать, свинье очисток бросить, на утро опару поставить. И вообще, веселиться не к чему. И вообще, от греха подальше.

Фетина вернулась в дом, где вместо баб и веселья остались по углам лоскутья.

«На память будет! Коврик, что ли, сшить?» — думала она, перебирая тряпье.

Разноцветные обрезки довоенной справной жизни мелькали у нее между, пальцев и были похожи на дни, месяцы, годы — груда чего-то пестрого, неухватного. Цветной коврик из обрывков — ее жизнь.

Она подхватилась, побежала, застучала громко в окно к Аполлинарье. Та испуганно высунулась.

— Слышь-ко, коврик я тебе к завтрему сошью.

Аполлинарью аж передернуло.

— Да спи ты уж, неуемная!

Но Фетина не слышала ее слов. Она бежала домой.

Стремительные лучи летнего солнца пробились сквозь сырую пелену ночного тумана, приласкали и обсушили росистый луг и пригорок. Подул ветерок. Цветы на лугу закачались, зашелестели, и кажется, что качается и трепещет, и плывет весь луг, радуясь теплому утру. Все под солнышком растет, к нему тянется, улыбкой многоцветной встречает предстоящий день работы, жизни.

Скоро проснутся пчелы и бабочки, шмели и осы, прилетят за капельками нектара. В поисках хлопотливых будут порхать с цветка на цветок, мимовольно перенося на головке и лапках пыльцу, одаривая бескрылых и недвижных влюбленных.

Тихо, мирно на земле. И пока не доносятся с полей оглушающие звуки хозяйственных машин, слышно, как просыпается и работает сама на себя природа. Делает она это с рассветом, пока целы чистота и строгость утра. Ненавязчивы голоса ее: легкий шелест ветерка и порхающих бабочек, всхлипы птиц, печаль кукушки в роще, и на просеке стук дятла, нестройный хор шмелей и пчел — творят светлую утреннюю молитву. Когда же, останавливаясь и переводя дыхание, все замолкает, тишина природы кажется глубже и загадочнее.

Ранним утром вышла на луг маленькая девочка. Ее разбудили пылинки, весело толкающиеся в солнечном луче. Тропинка от крыльца привела ее к огороду. Увидев застывшую над одуванчиком бабочку, пошла за ней. Перелетая с поленницы дров на крапиву у изгороди, бабочка завела ее на луг, где было много цветов. Голубые, как небо в окошке, как ее глаза в зеркале, желтые, как цыплята, с которыми она познакомилась вчера в первый же день приезда к бабушке. Тут были и такие, которые нарисованы на ее чашке, любимом платьице, на мамином халате. Девочка разглаживала лепестки еще не совсем открывшимся цветам, заглядывала в чашечки. Она, не срывая, понюхала один желтый — как вдруг на нее налетело что-то шумное, жужжащее. Она закрыла лицо руками и побежала по тропинке. Жужжание за ней. Девочка резкими движениями головы стала размахивать расплетенными косичками. Одна пчела, запутавшись в волосах, ужалила ее. Она испуганно бросилась к лесу, спряталась в кустиках.

Пчелы неожиданно оставили ее. Девочка перестала плакать: в траве лежала перед нею тетя незнакомая. И ни на кого не похожая из близких людей.

Искусанное место щипало, и девочка снова заплакала. Тетя открыла глаза. Внимательно смотрели они друг на друга. Таких длинных кос не было даже у мамы. Только у одной из ее кукол было похожее на тетино платье.

Девочка ощутила в руке цветок, который нечаянно сорвала на лугу, и протянула ей.

— На.

— Девочка, — сказала тетя так, как если бы к ней на ладонь села бабочка. Она взяла цветок, с таким же вниманием стала рассматривать и его.

Лесная тетя положила цветок возле, не приподнимаясь, потянулась за другим, росшим тут же. Сорвав несколько цветков лесной герани и вероники, стала плести веночек.

Девочка подошла ближе, присела, внимательно наблюдая, как цветки вплетаются в «одну ножку».

Тетя сплела венок, выдернула из платья нитку и скрепила основание. Поманила девочку. Примерила венок на себя, потом надела на голову девочке.

— Носи, — сказала она.

— Я — Леля.

— Леля? — удивилась та. — Ягод хочешь?

— Не знаю, — сказала Леля, — молока хочу.

— Какое молоко в лесу? — удивилась тетя. — Молоко у тети Поли.

На картофельное поле вышел трактор. Под его тарахтенье они пошли, взявшись за руки. Через онемевший луг подошли к домику — в нем жила лесная тетя.

— Ты посиди тут, я схожу за молоком, — сказала она.

Фетина постучала в кухонное окно к соседке.

— Поди в дверь, открыто, — отозвалась та.

— Некогда мне, Аполлинарья Никитична.

— Ну ладно, вылезаю, — и, хлопнув крышкой подполья, Аполлинарья распахнула створки окна, — куда ты торопишься?

— Тороплюсь-тороплюсь, милая моя, дочку мне надо накормить, молока запросила.

— Дочку?! Погоди, вот я блинов испеку.

— Блинов потом принесешь.

— Ну ладно. — И полезла опять в подполье, куда только что составила кринки утрешнего молока.

Когда Аполлинарья взошла в избу к соседке, то спросила удивленно:

— Чья это?

— Моя.

Аполлинарья, не дожидаясь объяснений, подошла к ребенку.

— Как зовут, доченька?

Девочка молчала.

Аполлинарья поставила блюдо с оладьями на табуретку перед девочкой.

— Не догадалась я, шибала бестолковая, варенья принести. — И поспешила из избы.

«Чья же девочка? — озабоченно кумекала Аполлинарья. — Ведь у нее ничего не добьешься, надо бежать на колодец, спросить там».

Аполлинарья метнулась к себе, схватила первые попавшиеся ведра и побежала.

Но до колодца дойти не успела, перехватила бабка Дуня. Она семенила со всех ног, заглядывая в кусты репейника и одичалой малины на одомчине.

— Ой, дорогие мои, золотые мои, как мне быть, что мне делать, в голову толк не заберу, куда только провалился, несчастный. Уж всех обежала, всех обспросила, никто видом не видывал, слыхом не слыхивал.

— Да кого ты, котенка, что ли, кличешь? — остановилась Аполлинарья.

— Да какое котенка, что мне-ка котенок-то. Сынок вчерась привез внучку гостить. А я, чума гороховая, пока корову подоила во хлеву, пока пришла в избу, ребенка-то и нет. Матка теперь башку-то сымет с меня, — трогая голову, поведала бабка Дуня.