Григорий Терещенко - Медсанбат

— Найдите Фролова, пусть собирает людей. Идите!

«Для охраны машин оставлю человека три», — прикинул Шевченко и вышел из дома. Во дворе заметил хозяйку, возившуюся под навесом.

— Тетя Даша, я ухожу, — сказал Шевченко уже у калитки. Но в ответ ни слова. Услышала ли она?

Холод опалил лицо, полез за шею. Морозец стоял крепкий. Небо заволокло снеговыми тучами. Шевченко по дороге все думал: «Для чего все-таки построение? Наверное, что-то важное сообщит комбат. Может, боевую задачу поставит».

Снег звонко хрустел под ногами.

Мысли Павла вернули его к прошедшей ночи. Он хотел во всем разобраться. А разбираться тут нечего: прогнал девушку, оттолкнул. «У меня есть невеста, я дал ей слово!» Никакой невесты у него нет, и никому слова он не давал. Девушка-то хорошая, молодая, красивая, но беда в том, что она решила выйти замуж с расчетом. А не было бы этого расчета, она, может, и не вышла бы за него. Жалко, конечно, упускать такую девушку, скажи кому — засмеют. Но... А может, это и к лучшему: заполучил бы он девушку как дар судьбы, воспользовался. А потом век казнился бы. Да и ей, может, жизнь испортил бы. Нет, что ни делается, все к лучшему, верно говорится. И ему показалось, что на этом он подвел черту своим мыслям. Но это только показалось, что успокоился. Вспомнил, как у него заколотилось сердце, когда осветил лицо девушки... Просто растерялся и оттолкнул. А ведь она могла в ту ночь стать его. Павел испытал бы то неведомое, сладостное, о чем думалось по ночам. Не только думалось, во сне виделось. И так вдруг пришло наяву. А он испугался. И чего? Ответственности? Нет, пожалуй, совесть так подсказала. Так подсказал ему разум, вопреки сердцу. Дай сердцу волю — зайдет в неволю! А с кем посоветуешься! Да что советоваться. Война ведь идет. И не в Берлине они, а под Москвой. Рядом бои идут. А может, жениться? Такая жена, как Ольга, всю войну будет ждать...

Шевченко окликнули. Сзади шел Горяинов. Поздоровались, закурили. Горяинов спросил:

— Не знаешь, по какому случаю построение?

— Не знаю. Мне приказано построить батальон.

— Тебе? Значит, приказ зачитают. А может, строгий смотр затеял комбат? Скорее бы уж за дело, у меня такое впечатление, что о нас забыли.

— О двух свежих уральских дивизиях забыли? Соседняя дивизия тоже вблизи расквартировалась и не воюет.

Шевченко, построив батальон, ждал появления комбата. Прошло минут десять, пока появился Травинский. Бойцы уже начали злиться: не лето, за уши мороз щиплет.

Лейтенант доложил. Комбат выслушал доклад с достоинством, сказал:

— Вольно!

«Хоть бы поздоровался с личным составом, — упрекнул комбата Шевченко. — Подсказать, что ли? Нет, еще обидится. Сам-то он не раз бывал на построениях».

Комбат прошелся перед строем. Бойцы глядели и улыбались, когда они шли рядом: комбат доставал лейтенанту до плеча, забегал вперед, словно боялся потеряться.

Нет сомнений: Травинский был доволен строевой выправкой батальона.

Оказывается, Травинскому ночью пришла мысль навестить начсандива. И не самому, а совершить марш всем батальоном. Пусть посмотрит на боевую выучку личного состава. В строевой выучке он видит боеспособность подразделения. «Как начсандив потирал руки, когда медсанбат еще в военных лагерях прошел не хуже другой строевой части! И марш совершим двадцатикилометровый в полной выкладке. Это тоже пригодится. А то засиделись по избам. Да и начсандив уже больше недели не заглядывал. Совсем забыл о нас».

— Жалобы у кого-нибудь есть? — вдруг остановившись на середине строя, спросил Травинский.

Все молчали.

— Товарищи, мы совершим марш. В обе стороны километров двадцать с гаком, — улыбнулся. А потом снова строго: — В бою нам это пригодится.

По строю, пробежал шумок. Значит, марш. Только марш. А многие думали, что сейчас объявят боевой приказ. Немцы-то все ещё под Москвой. В северном направлении тоже продвинулись. И не иначе, как рвутся, так сказать, на охват Москвы. И с левого фланга.

— Маршрут движения, товарищ военврач третьего ранга? — спросил Шевченко. — Вы тоже пойдете?

Травинский хотел одернуть комвзвода за преждевременный вопрос, но, вместо этого, улыбнулся и тихо, чтобы слышал только один лейтенант, сказал:

— А как же, пойду. Я впереди, а ты за порядком следи. И вот еще что: когда я войду в дом начсандива, ты сразу шеренги выровняй и по команде «смирно» держи людей. А как выйдем, ты сам начсандиву рапорт отдай — мол, батальон совершает марш и так далее. Да что тебя, строевого командира, учить!

«Значит, мы не просто будем совершать марш, — удивился Шевченко. — Мы идем с какой-то целью к начсандиву. Уж не для того ли, чтобы он посмотрел на нас?»

Строй двинулся по дороге за командиром батальона. Сквозь поредевшие облака скупо процеживалось солнце.

«Вот налетит авиация, будет нам двадцатикилометровый марш», — подумал Шевченко.

Девчата смеются, переговариваются громко, мужчины же больше помалкивают. Болтать зря им незачем. Пустомеля Иван Копейкин — и тот притих.

По дороге шли подводы. Они сворачивали в сторону и ждали, пока проходил строй. Вслед сыпались шутки:

— Куда это чижиков ведут?

— Ну, теперь дадим по мордам фрицам! — кричал веснушчатый боец с саней. — Бабы на подкрепление пришли!

— Сам ты баба! По тылам шатаешься. Наверное, живого фрица в глаза не видывал, — бросила Широкая.

— Я-то видел, — огрызнулся боец. — Вот ты увидишь — мокро будет.

— По себе судишь?

— Прекратить разговоры! — прикрикнул Шевченко. Команда касалась обоих, оба и замолчали.

— Что за строй, не пойму, — говорил другой солдат веснушчатому. — Лейтенант командует капитаном. Вон впереди шагает.

— Да не капитан то, а врач третьего ранга, в петлицах змея.

— А у лейтенанта почему танковые эмблемы?

— А черт их знает, может, для маскировки. Бабы тоже с оружием, наверное, добровольцы.

— Да медсанбат это.

— Точно, медсанбат. На пополнение идут. Такие все напыщенные!

Строй прошел мимо. Идти становилось все труднее, ноги вязли в снегу.

— Ну, как, девушки? — поравнявшись с хирургическим взводом, спросил Шевченко.

— Топаем! — отозвалась Зина Журавлева.

— Мы-то топаем, а ваши водители нос повесили. Даже Иван Копейкин угомонился, — сказала Широкая.

— Рожденный ездить — ходить не может, — отозвался Иван Копейкин. — Эх, девочки, прокатил бы я вас с ветерком!

— Отставить разговорчики! Красноармеец Судаков, чего раскис?

Судаков сделал усилие, расправил грудь, ускорил шаг. «Хорошо, что оставил Куваева и Титова охранять машины. Они бы совсем отстали, — думал Шевченко. — А девчата, смотри, идут так, что залюбуешься».

— Хозвзводу подтянуться! — подал команду лейтенант.

— Может, привал сделаем, товарищ лейтенант? — обратилась Трикоз.