Лилли Промет - Девушки с неба

Я пожелала:

— Пусть дадут мне сад Боболи.

— Со змием и яблоком? — спросил Мейлер.

— Да. Конечно. С яблоком.

— Тсс! — сделали нам замечание.

В капелле Медичи нас познакомили с полетом мысли великих мастеров, и мы узнали, что это было великолепно.

Последние отпрыски семейства флорентийских тиранов Джулиано и Лоренцо оба были некрасивы лицом. Крючковатые носы и отвисшие губы. Но Микеланджело изобразил их такими, какими, по его мнению, они должны были быть — молодыми и красивыми. Одного в образе Иеремии, другого — Моисея.

Можно было бы считать, что, если художник что-нибудь или кого-нибудь идеализирует, это показывает нетвердость его веры. Ибо то, что он ценит по-настоящему, не требует идеализации.

Когда Микеланджело в свое время упрекали в слабом портретном сходстве братьев, он мудро ответил:

— Кто заметит это через тысячу лет?

В том-то и дело. Тысячу лет спустя никто не будет в состоянии никому ничего объяснить. Или восстановить истину полностью.

Капелла Медичи оставила меня довольно безучастной. Слишком много силы, мускулов и суровости. А в нашем мире и без того многое вершится и рассматривается с позиции силы.

Чувствовала, что больше нету мочи что-либо смотреть.

Риккардо сложил на животе руки и крутил большими пальцами. Сдерживал зевоту. Он заразил меня. Я подняла руку, чтобы прикрыть рот.

Выбрав подходящий момент, вышла из капеллы.

Побрела по улицам. Надеялась выйти на Виа Национале.

Ясная радость владела мною. И беззаботность, которую создают солнце и синее небо. Люди обгоняли меня. Шли мне навстречу. Все совершенно мне незнакомые. Я никому из них ничего не была должна. И они от меня не зависели. Общих воспоминаний у нас тоже не было. И я приехала в гости не к ним, а к их капеллам, монастырям, каменным памятникам.

Ходьба обрадовала. Это была прогулка по собственному хотению. Чтобы искать и найти улицы, которые вели если не от себя, то хотя бы к гостинице «Кастри».

В гостинице ключа у портье не оказалось, но он протянул мне письмо.

Я прошла по розам ковра. Села в огненно-красное кресло с высокой спинкой. Письмо было от Мяртэна. Сначала две строчки о том, что он дарит мне целый газон азалий на Ложжа де Ланци.

Спасибо.

Так много цветов я еще никогда не получала. Но это не заглушило сожаления, что полдня для нас навсегда безвозвратно потеряно. Как же мог Мяртэн так легкомысленно обойтись с нашим временем!

Я разглядывала его почерк. Ведь успела позабыть, какой он. Отрывистые высокие буквы дарили мне азалии и, таким образом, оставляли без украшений два преступления: убийство, совершенное Персеем, и похищение сабинянок.

В письме говорилось:

«Саския, я не знал, что эти цветы посажены в честь праздника Примаверы, праздника возвращения весны».

Позабыв о лифте, я помчалась наверх пешком.

Феврония приводила себя в порядок к обеду. Сменила платье и туфли. Изумилась моему стремительному вторжению.

— Нет, — сказала она. — Никто вам не звонил.

Я села перед зеркалом. Слова Мейлера о комической старухе снова всплыли в памяти.

Мне стоило только захотеть, и я могла стать красивой. Я всегда становилась красивой, когда стремилась к этому. Когда меня вдруг что-то осеняет или побуждает быть красивой.

Сейчас, сидя перед зеркалом, испытывала не знаю откуда взявшееся безумное желание сделаться красивой.

Феврония спросила:

— Так пойдем?

Мы спустились вниз, обедать.

В лифте я посоветовала ей бережнее расходовать духи.

Константин уже расстелил салфетку на коленях. Он спросил, довольна ли я сегодняшним днем. Мейлер ответил вместо меня через стол:

— Ну конечно! Разве вы сами не видите, что на лице Саскии еще и сейчас отражаются ясные краски рая? Звуки небесных труб. Благовест, шелест крыльев и хвалебные песнопения.

Феврония сказала:

— А все-таки ужасно, что творилось в древние времена. Эта Клеопатра со змеей! Скажите, разве тут все частные магазины? О чем же думает государство?

Константин спросил:

— Шляпа уже куплена?

— Какая еще шляпа? — удивилась Феврония.

Константин объяснил:

— Саския собиралась купить шляпу. С розой.

Феврония решила, что Константин шутит.

— Почему же шучу? Вовсе нет.

Но роза вызвала у Февронии смех. Неужели шляпа с резинкой под подбородком более приемлема? Этого, конечно, я ей не сказала.

Официант желал знать, что мы будем пить. Большинство отринуло предубеждения и заказало к еде кока-колу. Все испытывали необходимость в тонизирующем напитке. Константин заговорил о шляпах.

Он предложил головной убор царицы Каромамы. Конструкцию Нофретере из павлиньих перьев, шляпы придворных дам Рамзеса Второго. Постепенно дошел до пикантных головных уборов герцогини Катарины фон Мекленбург, бантов и кружев мадам Серизо и наконец добрался до шляпок женщин Ренуара. Они были украшены лирически — тюлем и фиалками…

Долгий перечень окончил Мейлер:

— В этой коллекции не хватает еще только шляпы Саскии.

Я поблагодарила их за столь особенный интерес и глубокие знания.

Маленькая шутка, которая взяла начало с импровизации, превратилась после обеда в действительность.

Я позвонила Мяртэну:

— Ты не забыл о своем обещании?

Он понял мгновенно:

— Пойдем.

Встретились внизу в вестибюле.

Мяртэн оправдывался:

— Это не моя вина. Ты ведь так занята.

Я возражала:

— Неверно.

Вовсе не я, а Мяртэн расточительно обходится с нашим временем.

На улице он хотел что-то сказать, но так и не сказал.

— Скажи.

— Что?

— То, что ты не сказал.

Он ответил, что все, что он имел сказать мне, давно уже сказано.

Я хотела знать, почему он не женился. После всего, что он пережил в лагере, конечно же было трудно оставаться наедине с самим собой.

Тогда Мяртэн признался: он долго боялся, что не сможет теми же самыми руками, которые убирали трупы, ласкать женщину.

Дрожь прошла по всему моему телу.

— Ты думал об этом и тогда, когда был со мной?

— Нет. Не думал. С тобой не думал.

— Почему, Мяртэн? Почему же со мной нет?

— Не знаю.

— Ты должен сказать, Мяртэн.

— Ведь ты моя, всегда была моя. Может быть, поэтому.

— Ты ведь тосковал по мне?

— До одурения.

— Что же ты тогда намерен был делать?

— Ты бы не пришла, Саския. Я знал это. — Он имел в виду время после войны.

Отчаяние не давало мне говорить. Я прижалась лицом к его плечу.

Мимо шла высокая женщина. Она смотрела на нас грустными одухотворенными глазами. Лицо у нее было очень бледное, словно тронутое болезнью.

Я оглянулась. Она сделала то же самое.

Может быть, боль, которую она несла в себе, походила на мою. Может быть, это была наша общая, всех, боль боль двадцатого века.