Лилли Промет - Девушки с неба

Лиили отрешенно опустилась на табурет и глядела себе под ноги.

— Ужин в духовке, — нежно сказал Гуннар. — Ну скушай же что-нибудь! Ты все только бегаешь, посмотри, кисонька, как ты выглядишь!

Лиили послушно взяла миску.

— Не эту! Это для Гуннара. На утро. Ваша миска вон та, — сказала Ванда громче, чем обычно.

Лиили взяла другую миску и, не ощущая вкуса, принялась есть кашу, рассеянно глядя на Гуннара, перед которым на коленях стояла мать. Это была знакомая сцена.

А когда она вымыла посуду и поставила ее обратно на полку, вспомнилась ей песня, из-за которой однажды она горячо поспорила с Таней. Это была та самая граммофонная пластинка!

— Какая мерзость, — вслух подумала Лиили.

— Что ты сказала, кисонька?

— Да так. Ничего.

— Опять сплин?

Лиили молча стелила постель.

Сумерки наплывали на желтеющий полуобнаженный лес. В беспокойном облачном небе медленно гасла желтая полоса. Но светло-розовая светилась. От первого снега остались только грязные лужи, мокрый подлесок пах грибами и плесенью. Ванда Ситска в шапочке из собольего меха, засунув руки глубоко в муфту, грустно следила, как падали последние листья.

Первый снег, такой невинный и чистый, принес необъяснимое душевное спокойствие. Весь вчерашний день Ванда как зачарованная сидела у окна и не могла отвести глаз от побелевшей земли. Снежинки покрыли все — растрепанные соломенные крыши, грязные дороги, пожелтевшую высохшую траву. Каким милым и тихим стало все, словно сгладились вдруг все жесткие черты. А дети! Сколько было крика, беготни. Они валялись в снегу, съезжали с берега, устраивали кучу малу, кувыркались.

Так было вчера… А сейчас снег сошел… И жизнь стала короче на один день. Ванда почувствовала усталость.

Из глубины леса приближались молодые голоса и шум шагов. Старая дама шагала по мокрым листьям, и, когда шумливый отряд догнал ее, она сошла с тропинки, чтобы дать дорогу десятку девчонок. Они исподтишка разглядывали ее высокую сутулую фигуру. Среди них были сильные, рано повзрослевшие девушки и другие, тоненькие и ребячливые. На всех серые неуклюжие ватники, ситцевые платья до пят, подолы измазаны грязью.

Они шли с ближнего поля.

— Тере, проуа!

Ванда выдернула из муфты свою широкую теплую руку и глядела на девушку с нескрываемым интересом. Неужели это Кристина? Она была не так красива, как все говорили и как думала сама Ванда. Таких девчонок было много — грязные, мокрые лапти, платок чуть не до глаз.

Спутницы Кристины шли по узкой тропинке гуськом и по очереди оглядывались. Самая последняя спросила:

— Вечером придешь?

— Еще не знаю, — сказала Кристина с сомнением и долго смотрела им вслед. Но когда они совершенно пропали из виду, этого она не заметила. Скрыл их густой кустарник или проглотили вечерние сумерки? Кристина повернулась к Ванде:

— Гуляете?

— Да. Брожу. Ходила к Трине на могилку и решила немного побродить. Люблю лес в начале зимы, хотя он грустный. Таинственный и грустный. Видите — последние листья. — Она глубоко вздохнула. — Мой муж недавно сказал, что и мы похожи на осенние листья, упавшие с дерева… — Ванда помолчала и вдруг сказала: — Я нашла здесь, в лесу, одно место, потрясающе похожее на картину знаменитого французского художника Камиля Коро. Место, полное нежной поэзии, прохладного дыхания природы и туманной меланхолии рассвета. «Танцующие нимфы» называлась картина. Я видела ее в Лувре, когда Гуннар был еще совсем маленький.

— А сейчас вы что-нибудь пишете? — спросила Кристина.

— Откуда вы вообще знаете, что я пишу? — Ванда Ситска была удивлена и тронута.

— Лиили говорила.

— Ах так! — она задумчиво посмотрела вдаль, и прошло время, прежде чем она ответила. — О чем писать, милое дитя? О том, как Роман Ситска продает одежду? И для этого он кончал университет? Разве вы сами не видите, что за жизнь у нас? Посмотрите, как тоскует мой сын! А какая у него открытая душа и как глубоко он все понимает! Да, я могла бы писать. Я могла бы написать горькую и грустную правду… И только!

Кристина смотрела на старую даму. Серое лицо, обвисшие щеки и редкие, но глубокие морщины. И что нашел в ней Роман Ситска? К тому же она гораздо старше его.

— Много ваших книг издано?

— Ни одной. Кое-какие этюды, афоризмы и миниатюры были напечатаны в женских журналах. Как раз за несколько дней до войны я должна была сдать в издательство свою первую большую рукопись. Роман. Об этом тоже Лиили говорила?

— Нет, ваш муж.

Ванда кивнула:

— Он всегда принимает близко к сердцу мое творчество.

Недавно Роман Ситска подробно рассказывал содержание романа. В темные времена средневековья какой-то странствующий монах сообщил одной девушке-дворянке секрет вечной молодости и красоты. Он приказал завесить все зеркала в замке. Прошло много весен, прошла четверть, половина столетия, целое столетие, а героиня романа, как прекрасный цветок, жила во дворце среди голубей и влюбленной молодежи.

Но однажды она почувствовала нестерпимое искушение посмотреться в зеркало. Она пошла в украшенный красными гвоздиками зал, где звучала музыка, и сдернула с золотой овальной рамы покрывало, покрытое столетней пылью. Ее грудь вздымалась, глаза сверкали, губы улыбались, она встала на цыпочки, чтобы увидеть свое прекрасное лицо. Но увидела… ох, она увидела сморщенную, увядшую старуху. Она упала и умерла. Музыка продолжала звучать, а гвоздики превратились из красных в черные…

— Понимаете? — сказала Ванда Ситска возбужденно. — Что в жизни самое главное? Красота. С философской точки зрения, жизнь без красоты — жалкое, бессмысленное существование. Если красота погибает — всему конец.

— А что стало с романом? — спросила Кристина. Эта история казалась ей немножко старомодной.

— Когда в Такмаке распаковали вещи, выяснилось, что рукопись потеряна. В моем возрасте это трагедия. — Ванда закрыла глаза. — Впрочем, все равно! Это все равно никому не нужно.

— Почему?

— Дитя мое, вы еще так… так молоды!.. Эта тема? В наше время?

— А почему вы уехали?

Сколько раз мать и Еэва обсуждали этот вопрос. Ванда Ситска остановилась и хитро улыбнулась.

— А вы?

— Мы? Мы — из-за фашистов.

— Я не знаю, могло ли случиться что-нибудь плохое с простыми людьми, которые стоят вне политики, но мы… другое дело. Гуннара мобилизовали. Мы не могли остаться на другой стороне. У меня только одна жизнь и один-единственный сын. И у меня нет другого желания, кроме как всегда быть вместе с ним.

— А если бы не было сына? Вы…