Леонид Радищев - Крепкая подпись

«Наш Володечка умеет краснеть до умопомрачения», — говаривала Володина тетя о своем племяннике. Много тяжелых минут доставила ему эта мучительная способность. И сейчас горячая краска ожгла шею, лицо, уши. Опять неловкость с этой папкой, да еще какая! Но нельзя же стоять и молчать столько времени…

— Приходится бывать в деревнях, селах… выясняешь у населения, какой спрос… местные зерновые ресурсы. Иногда попадешь в престольный праздник… Песни поют, частушки… Хочется иногда записать… конечно, в свободное время…

Он замолчал в полном смятении. Открылось то, что он прятал, скрывал, — и где открылось? Даже друзья не знали об этом его увлечении, он ни за что бы в нем не признался. «Хлеб надо гнать, ребята, хлеб! — нередко говорил Малышев. — Сегодня мы его заготовляем, а завтра, может быть, придется подрывать рельсы в тылу у белых! Такое время!»

Допустимо ли, позволительно ли в такое время отвлекать себя посторонним занятием, держать его в мыслях при выполнении непомерно ответственной задачи? Да и в деревнях и селах, куда он добирался всеми возможными и невозможными оказиями, многие подозрительно косились на приезжего «комиссара», который все пишет что-то в свою книжечку, отойдя в сторонку, будто таясь от людей. И лишь веселые девахи, шагу не ступающие без частушки, добродушно посмеивались, когда он подходил к ним с книжечкой, и даже следили, чтобы он все писал как есть…

— Так это записано вами в деревне? Из самого, так сказать, первоисточника? А где, в какой? Далеко от города?

Стало легче дышать, жар отхлынул от щек.

— Верст сорок от Вятки, деревня Нижни-Кочки.

— Прочтите, пожалуйста, вслух!

Володя взял протянутый ему листок с поспешными скачущими строчками. Он держал в памяти не одну сотню таких строчек — веселых, грустных, трогательных озорных. И те, что на этом листке, знал он наизусть, на сейчас легче было произнести их, держа перед глазами

Незаметно для себя, с первых слов, он читал с той особой манерой, с какой полупоют, полувыговаривают частушки в Вятском крае.

— Разрешите-ка мне на минутку! — услышал он.

Листок перешел к Владимиру Ильичу. Прищурясь, он вглядывался в беспорядочно набросанные строчки.

— Где это? Ага, вот здесь!.. «Я надену тот платочек, грубиян, меня не тронь!» Девушка надела красный платочек и требует к нему уважения. И грубиян должен это понять, иначе натолкнется на отпор — так и чувствуется это в ее словах!.. Да, теперь красный платочек не просто кусок кумачовой материи. И как это прекрасно выражено — скромно, ненавязчиво. Не прибавить и не убавить ни одной буквы…

«Так вот, оказывается, что можно увидеть за этими нехитрыми частушечными строчками, вот какой смысл может в них открыться!»

— И много у вас записано?

— Вот столько! Вот такая кипа!

— Необыкновенно интересно! Замечательное дело! Это ведь тоже наше государственное достояние, его надо собирать, хранить. Не всегда же мы будем заготовлять хлеб с оружием в руках, не всегда же будут на свете белогвардейцы и Антанта… Вы еще книгу напишете. С песнями, частушками, пословицами… Только смотрите, чтобы она не была шибко ученой. Что-нибудь этакое вроде «К вопросу о словесах и речениях Вятской губернии».

…В приемной дожидались своей минуты новые посетители. Трое сельских дедов-бородачей неловко сидели на краешках стульев, держа шапки на коленях. Тут же, в углу, были сложены их котомки. Когда Володя вышел из кабинета, они приподнялись, лица у них были встревоженные и торжественные, и ему захотелось сказать им: «Не волнуйтесь. Все будет хорошо. Я уже это испытал».

Деловой разговор окончен. Все необходимые вопросы заданы, ответы выслушаны.

— Да, нелегко досталась вам путь-дорожка, — сказал Владимир Ильич, пристально глядя на своего собеседника, — А ведь завтра, товарищ Азизов, вам отправляться в обратный путь!

— Я знаю! — ответил Гасан Азизов. — Когда надо, тогда и пойду!

— Вы, кажется, остановились в Первом Доме Советов?

— Да. У земляков! — кратко ответил Гасан Азизов.

Теперь, когда Ленин сидел не за письменным столом, а в кресле напротив, хотелось смотреть на него не отрываясь.

— Я вам хочу предложить замечательный план! — сказал Владимир Ильич с веселым оживлением. — Возвращайтесь-ка в Дом Советов, сразу же примите горячий душ и, ни о чем не думая, заваливайтесь спать… И спите, пока вас не разбудит кремлевский самокатчик… Советую не медлить. По-моему, у вас там имеется горячая вода от шести до восьми вечера. А мы тем временем обсудим все, о чем написал товарищ Киров… Договорились?

Он быстро поднялся с кресла. Встал и Гасан Азизов, Лицо его, загоревшее до черноты, напряглось, в глазах метнулась растерянность. Разговор окончен, пора идти, но есть еще одно поручение к Ленину — и оно остается невыполненным…

Об этом поручении Сергей Миронович Киров сказал ему на прощанье: «Имей в виду, друг Гасан, что здесь потребуется от тебя тончайший дипломатический подход, иначе все сразу испортишь. К великому сожалению, не могу дать никаких советов. Произведи глубокую разведку на месте и действуй сообразно полученным данным».

Гасан так и действовал. Сначала переговорил с земляками-бакинцами, работавшими в Москве. «Очень нелегкое дело, — сказали ему земляки. — Спроси в Кремле у коменданта. Он должен знать, как и что».

Но комендант, крепко сбитый плечистый матрос, только развел руками: «Не знаю, что и ответить тебе, браток! При таких случаях мы и сами ходим вокруг да около! — Он задумчиво посмотрел на большой, туго завязанный мешок, висевший у Гасана за плечами. — Оставь его покуда в комендатуре. Улучим подходящее времечко, занесем Ильичу на квартиру, а там будет видно».

Гасан слушал его, нахмурив черные, выпуклые брови, потом упрямо мотнул головою: «Спасибо, товарищ комендант! Лучше я сам!»

С этой минуты он, что называется, вверил себя судьбе. Но, как видно, судьба не благоволила к нему. Несколько раз порывался он начать дипломатический разговор, но так ничего и не придумал. И теперь, когда уже надо было уходить, он впал в настоящее отчаяние. Надо уходить, а он не двигался с места; губы у него шевелились, пальцы нервно теребили недавно отросшую темную бородку.

Ленин поглядел на него с некоторым недоумением. И тогда, точно подстегнутый, Гасан заговорил, со страшным напряжением произнося каждое слово:

— Товарищ Ленин!.. Товарищ Киров велел… надо вам что-нибудь… передать…