Леонид Радищев - Крепкая подпись

Госпитальный парикмахер не брил эту щеку, а осторожно подстригал кое-где отраставшую щетину, и теперь на щеке видны были неровные белесые кустики.

— Бороду надо запускать, — прикидывал Петрик. — Только волос худо растет на этом месте… А без бороды нельзя.

В зеркале отражалась и улица — широко, во все стороны, — и он увидел, как мальчишки, оставив уже совсем растрепанный мяч, побежали вверх по дороге. Послышалось натужное тарахтенье мотора, по бугристой мостовой медленно спускался автомобиль, подскакивая на невидимых под травяным настом выбоинах.

Мальчишки обегали его со всех сторон, и шоферу, как видно, приходилось все больше притормаживать, чтобы не наехать на кого-нибудь из них. Петрик тоже сошел на дорогу, чтобы поближе рассмотреть автомобиль. В моторах он разбирался, но такую машину — с круглым, как бочонок, радиатором, длинным кузовом и запасным колесом, пристроенным сбоку, — не встречал.

Автомобиль вдруг затормозил как раз напротив того места, где находился Петрик. Дверца открылась, внутри сидели двое. Тот, что ближе к Петрику, в военном: защитная фуражка, шинель; рядом с ним — человек гражданского вида, в кепке и расстегнутом пальто.

Полуобернувшись, военный выслушал что-то сказанное ему соседом, потом обратился к Петрику:

— Далеко следуете, товарищ боец?

Петрик одернул гимнастерку, поправил суконный шлем и ответил как положено:

— Следую из госпиталя, где находился на излечении после полученного ранения, на военно-пересыльный пункт для дальнейшего прохождения действительной службы в Красной Армии. Докладывает красноармеец Петрик!

— А ранение вы где получили, товарищ? На каком фронте? — Голос военного звучал совсем не по-командирски, но Петрик, не зря проходил выучку в той части, которой командовал бывший прапорщик Русаков.

— Осколочное ранение в челюсть получено мною под Валуйкой летом, августа сего года, во время прокладки связи со штабом бригады!

Отвечая на вопросы военного, Петрик все время чувствовал на себе пристальный взгляд его соседа.

— Доброволец? — спросил пассажир в кепке, наклоняясь к дверце. Военный отодвинулся назад, чтобы не мешать ему разговаривать.

— Так точно, доброволец! После нахождения в партизанском отряде был послан командованием на военно-технические курсы… Окончил с отличием! — не без гордости добавил Петрик.

— А вот… что на вас надето — это получено в госпитале?

— Обмундирование на мне фронтовое… как было сдано в госпитальную каптерку, так и получено при выходе!

— А в каком госпитале вы лежали?

Петрик не помнил ни номера, ни улицы, где находился госпиталь. Сам он никому не писал, и ему, следовательно, не от кого было получать письма.

Он достал из гимнастерки направление, справку и подал их пассажиру в кепке. Вот, в документах все обозначено.

Тот взял бумаги, долго держал перед глазами. Петрику показалось, что он уже не читает их, а о чем-то задумался.

— Родители у вас живы? — спросил он, будто проникнув в какие-то отдаленные мысли Петрика, и протянул ему бумаги.

— Родители не живы, — растерянно и, против желания, сухо ответил Петрик. — Отец на германском, мать от тифа…

Пассажир в кепке помолчал.

— Как рана ваша? Хорошо вылечили? Не болит? Не мешает?

— Лечили очень хорошо, — точно встряхнулся Петрик. — Если на себя не гляжу, так и не думаю о ней вовсе… Есть там один санитар, Батей его называют. Он мне так определил: красивый не будешь, а молодой останешься… Мне нынче двадцать второй, — пояснил Петрик. — Я так думаю, что военной службе это не может помешать! Руки, ноги, глаза имею в полной сохранности… Со своей стороны позвольте и мне спросить, если можно, — какой системы ваш автомобиль? Я в них имею понятие, но с таким незнаком!

Сидевшие в автомобиле переглянулись, и первый раз за весь разговор в глазах у пассажира в кепке промелькнула улыбка. Он дотронулся до плеча шофера:

— Ну, это уже по вашей части. Объясните товарищу!

— Эта система называется «Делонэ-Бельвиль», — сказал шофер, нагибаясь к Петрику. — Машина очень послушная, но бензинчик ей подавай чистенький, как слеза, а где его взять?.. Вот она и дурит когда вздумается…

— Очень благодарен! — Петрик отошел в сторону, показывая, что не считает более возможным задерживать своими расспросами.

Пассажир в кепке достал часы, скользнул по ним быстрым взглядом.

— До свиданья, товарищ! — сказал он Петрику. — Я желаю вам здоровья… и уж в госпитали больше не попадайте!

Военный приложил руку к фуражке. Петрик едва успел поднести свою к шлему, как автомобиль резко взял с места. Мальчишки, слушавшие разговор с разинутыми ртами, опять помчались за ним, как будто могли догнать.

Петрик смотрел ему вслед, пока он не скрылся за поворотом. «Видать, люди серьезные, ответственные, — подумал он. — Вот который у них старший — не понять. А пожалуй, тот, в кепке, хотя вроде гражданский человек».

На этом размышления Петрика об автомобиле и его пассажирах прервались — много было своих дел впереди и надобности возвращаться к ним у него не предвиделось.

Так и пошли год за годом, складываясь в десятилетия. Уже давно все называли Петрика только по имени-отчеству, — разумеется, кроме жены. Он уже перешагнул пенсионный возраст, но был здоров и бодр, и даже шрам на щеке стал не так заметен. У себя на родной Беларуси он заведовал районной конторой связи и неизменно избирался в члены райсовета.

Его биографию смело можно было назвать героической, если бы на великом пространстве Советской республики не проживали еще тысячи тысяч людей со схожими биографиями — те, кого по неясной причине именуют нередко «простыми людьми». Вся их жизнь была накрепко слита, спаяна с жизнью страны, все прошло через их разум и сердце — и едкие горести, и щемящие тревоги, и возвышенные радости.

И когда они самым будничным образом заполняли анкеты, где спрашивалось об участии в войнах, о ранах и наградах, о том, как они жили и работали дальше, то получались — если посмотреть вдруг со стороны — поразительные повествования о нечеловеческой выносливости, безмерной духовной силе, о таком «сопротивлении материала», который никогда не исчислит никакая наука. Но сами эти люди меньше всего думали об этом и, по существу, не имели времени оглядываться назад…

И все же наступил такой день, когда неожиданные и удивительные обстоятельства заставили Симона Адамовича вернуться к той далекой встрече, казалось уже совсем забытой.

Приехав как-то в Минск по делам конторы, он зашел в свой «подшефный» книжный магазин.

Магазин этот, в отличие от многих иных, предоставлял своим покупателям приятнейшую возможность порыться в книгах и не спеша найти то, что приглянется.