Леонид Радищев - Крепкая подпись

— Не, будя! — перебил Дубонос. — Как бы не опоздать… И курсак велит домой поворачивать… Сегодня у нас консоме… На второе — арико соус пикан… Должен признать, между прочим, — добавил он, оглядываясь, — что я бы отсюда дороги не нашел. Ей-ей, не знаю, куда идти.

— Вот видишь, без меня ни шагу, — обернулся к нему Кощеев. — Так вот, почтеннейший: направление мы определяем по солнцу. Где наша дача? На юго-западе. Значит, идем сюда, напрямик… Об этом знают не только путешественники, вроде Колумба, Васко да Гамы, но и ученики школы.

— Ишь ты! — с оттенком уважения сказал Дубонос. — Тогда веди, Васька-да-Гама.

Кощеев вдруг остановился.

— Были мы тут, — пробормотал он, показывая на зависшую сосну. — Факт, что были… Как же так?

Он стоял, осматриваясь по сторонам, беззвучно шевеля губами.

— Ну что, Васька-да-Гама, не туда заехали?

— Ничего, ничего, — бормотал Кощеев. — Лес не поле. Бывает. В деревне говорят — леший водит… Сейчас определим. Вот туда наше направление, на тот угол.

Идя за ним, Дубонос смотрел на его худощавый затылок с ложбинкой, поросшей бесцветным пухом. Может ли быть выражение у затылка? Как видно, может! Кощеевский затылок выражал тревогу, беспокойство, и это наводило на тягостные размышления насчет обеда, который, похоже, откладывался надолго.

— Ну что, знаток природы! Сели в лужу с твоим деревенским нюхом!

— А долго я там жил-то? — огрызнулся Кощеев. — Восьми не было, как привезли в Питер.

— И зря привезли! Надо было тебя оставить… Куда мы идем?

— Идем правильно! — мотнул головой Кощеев. — Только мы с самого начала взяли не в тот угол… А все равно выйдем.

А время шло, и они тоже все шли и шли, и казалось, что лес наплывает на них зелеными волнами.

Уже не было сомнения, что они заблудились, а Кощеев продолжал упрямо твердить, что они идут правильно — ошибка была вначале, когда пошли не в тот угол, а теперь приходится давать крюка.

Лес расступался и снова смыкался за ними, и им все время казалось, что они так и не выходят за пределы одного круга.

Но вот ноги вывели их куда-то, где они еще не были: будто какой-то великан вывернул в дикой злобе эти вековые деревья, расшвырял, нагромоздил их. Они лежали поверженные, почерневшие.

Кладбищенская тишина царила здесь, и какой-то древней, жуткой глухоманью веяло от этого места.

— Точно конец света, — сказал Дубонос.

Кощеев потянул носом.

— Вроде дымом пахнет, — произнес он удивленно.

— Опять деревенский нюх?!

Кощеев стоял неподвижно, подняв голову и принюхиваясь по-собачьи:

— Пахнет. Я тебе говорю… Костром пахнет. Идем!

За буреломом поднялась зеленая стена леса.

— Может, людей встретим, — возбужденно говорил Кощеев. — Охотники, наверно.

Теперь и к Дубоносу пробилась невидимая струйка горьковатого дыма. Так пахнет костер в лесу.

— Думаешь, охотники? — спросил он.

— Ясное дело. Привальчик сделали.

— А если не охотники? — замедлил шаг Дубонос.

— А кто же, Петро?.. Ну, люди!

— Не ори! Поглядеть надо, что за люди.

— Брось, Петро, не смеши народ.

Дубонос не ответил. Ступая по мягким кочкам, он стал медленно переходить от дерева к дереву. Кощеев бурчал позади: «Тоже мне, приключения на суше и на море». А горький дым все явственнее плыл навстречу.

Скат. Густой кустарник вперемежку с лесом. И сквозь деревья видно, как шевелится рыжее пятно костра.

Дубонос согнулся, лег на землю и пополз, как огромная ящерица. Кощеев недовольно сопел, но полз рядом.

Так добрались они до поредевших кустов и залегли — дальше нельзя. Совсем близко потрескивал и чуть дымил небольшой костер. Лохматый мужчина, до ушей заросший черной бородой, сидел возле него и подбрасывал в огонь мелкие сучья.

Несмотря на жару, он был в стеганом ватнике с прожженной дырой на боку; по другую сторону костра, подперев голову рукой, полулежал второй человек — лица его не было видно.

Нет, не похожи на охотников!

— Передай водички, Мироша, — резким гнусавым голосом сказал лохматый.

Тот привстал, протянул закопченную солдатскую манерку. Это был молодой парень с пухлым, бабьим лицом. Лохматый долго пил, запрокинув бороду.

— Вкусна лесная водичка. Чиста, холодна, — сказал он удовлетворенно и погладил бороду, стряхивая капли воды. Парень лежал молча, уставившись на огонь.

В тишине потрескивали горевшие сучья. Лохматый положил себе на колени брезентовую сумку, вынул из нее краюшку хлеба и ломоть желтоватого сала.

Кто из них пошевелился — этого Дубонос и Кощеев не могли установить и много позже. Захрустела сухая ветка. Звук показался оглушающе громким, — может быть, потому, что хрустнуло у самого уха.

Но и те, у костра, как видно, услышали его.

Лохматый перестал жевать и повернул лицо в их сторону. Парень приподнялся на локте, вытянул шею. Они настороженно вслушивались, потом парень произнес жалобно:

— Вот, дядя Петя, какая пошла житуха. Дрожи от каждого шороха, хоронись, как зверь лесной.

— Зато спасаем наше грешное тело, — ответил лохматый, — а это есть наше бесценнейшее достояние… Да и кто полезет сюда? Это уж так у нас, от воображения. К вечеру доберемся до Гуляйки, а там нас куманек приютит. Мы с тобой, Мироша, мелкоплавающая дичь — совхозный счетовод да конюх совхозный. А попадем под горячую руку, и подвесят нас заодно с гражданами-товарищами… Карловский-то председатель какую принял кончину?! У них опять пошло на кровь, как в восемнадцатом! И что будет в нашем Деме богоспасаемом, провидеть нельзя. Знаем мы с тобой, Мироша, только одно, что ихняя мобилизация нам не с руки. Мы отойдем в сторонку, подождем, посмотрим. — Лохматый убрал недоеденную краюшку и начал, кряхтя и морщась, стягивать сапог. — Ты, Мироша, по своей малой грамотности, не видишь факты дальше Демского уезда. А между тем наша уездная Карловка есть частица… Не может процветать государство, если против достойных людей, против хозяев с законным достатком поставлена голытьба, именуемая беднотой, и прочая голоштанная шатия. Это и порождает протест, противодействие и даже отчаяние. Не нам, так и не вам. Горите огнем!.. Наша же линия, Мироша, не соваться и лихое времечко переждать. — Он размотал портянку и сокрушенно поглядел на ногу. — Ну и стер, мать честная! Нету походного навыка. Вот и в душегрейке прожег дыру…

Голос его звучал по-домашнему неторопливо. Беспокойный мир, от которого спасались эти люди в одичало-глухом уголке векового леса, уже казался им, наверно, отодвинутым куда-то далеко.

И так поражающе-неожиданно было то, что случилось через несколько секунд, что они даже не вскрикнули, не вскочили, а остались сидеть, точно застигнутые внезапным параличом.

Только треск в кустах успели они услышать. Потом что-то метнулось перед глазами и непостижимо громадный человек возник у костра (второго они не заметили).