Леонид Радищев - Крепкая подпись

Ульянушка призналась, что все еще держит пачку николаевских кредиток: рука не подымается выбросить или уничтожить — все-таки деньги. Конечно, у нее нет никаких задних мыслей и расчетов на реставрацию рухнувшего царского самодержавия (косность сознания)».

«…А ребята поправляются!!! Тут можно сказать, что «факт на лице». Коля Филатов как-то неожиданно обзавелся заметными щечками, и даже походочка у него изменилась. Да и прочая братва почти вся округлилась и загорела…»

«…Петрович открыл для желающих столярную мастерскую.

Открытие прошло незаметно. Интереса к нему не наблюдается. А вот предстоящее вскорости взвешивание вызывает интерес, да еще какой! Всем не терпится узнать, кто сколько прибавил в весе.

Ты смотри-ка, а? Захватила стихия растительной жизни!

Мусье, или герр, или сэр, или как вас там называют, одним словом, господин Шолле! Я вас одобрительно похлопываю по плечу…»

Незадолго до подъема Петрович вытащил из кладовой весы, гири, принес столик и стул. Со стороны можно было подумать, что на зеленой площадке перед дачей готовится состязание атлетов-гиревиков.

Черняк, подобно арбитру, занял место за столиком. Событие, которого ждали с таким нетерпением, наступило. Кряхтела площадка весов, стучали гири.

— Три пуд осьмнадцать фунт! — лихо выкрикивал Петрович. — Следующий, становись!

Оторг тут же производил подсчет (сведения, присланные Макаронычем, лежали перед глазами) и объявлял цифру прибавки в весе. «Отлично, превосходно», — приговаривал он, записывая новые данные в тетрадку.

Героем этого утра стал Коля Филатов, отрастивший себе пухленькие щечки: двадцать два фунта за пятнадцать дней.

Когда на весы взгромоздился Дубонос, все затихло вокруг, как бывает перед трудным цирковым номером.

Всем было известно, что с некоторых пор Дубоноса охватило страстное желание поправиться. Не раз наблюдали, как он разглядывал себя в осколок зеркала, натягивал кожу на ребрах — не пополнел ли?

Подсчет установил, что Дубонос остается при своих: сколько было — столько и есть.

— Не может быть, — сказал он упавшим голосом. — Машина врет!

— А чего ей врать, она не человек! — назидательно ответил Петрович. — Не веришь — становись заново.

Повторное бряцание гирями подтвердило первый результат, и Дубонос с отчаянным лицом направился к дальней скамейке.

После церемонии взвешивания состоялась очередная гигиеническая беседа оторга.

Случай с Дубоносом был отмечен им как весьма поучительный. Нельзя, конечно, скидывать со счетов почти три аршина роста. Чтобы упитать такую махину, требуется более длительное время. Но и немало тут собственной вины Петра Дубоноса, не соблюдающего правила о медленном пережевывании пищи. Он глотает ее, как слон. (Громкий хохот присутствующих.)

Зато о Коле Филатове оторг говорил восторженно, приписывая его успех неуклонному выполнению дачного режима.

— Вы только представьте себе этот кусочек в двадцать два фунта! — с жаром восклицал он. — И ведь это не предел!

— Да-а, кусочек славный, — протянул Евсей Кажаринов, сидевший на траве, подкорчив ноги. — Двадцать два фунта за две недели! А через месяц пуд нарастет?! Куда же это поместится?

Оторг успокоительно поднял руку:

— Найдется куда. Кожные покровы человека имеют способность растягиваться. Так что ты, Евсей, не беспокойся!

— Да я не о том беспокоюсь. — Кажаринов размял в пальцах окурок цигарки. — Вернемся в Питер, не узнают, пожалуй, кто мы есть — свиньи или члены РКСМ… Ходить нам каково будет среди питерских ребят?!

Слова эти были произнесены совсем тихо, но почему-то все услышали их и повернулись к говорившему.

У Черняка холодно блеснули глаза за стеклами очков:

— И об этом не беспокойся, товарищ дорогой. Лишь бы внутри у тебя не завелось свинство. А то, что снаружи нарастет, — останется про запас. Пригодится. Пока толстый похудеет — худой сдохнет! Слыхали такую поговорку?

Беседа была прервана ударом в медный таз, и все отправились завтракать.

Все шло по заведенному порядку. После завтрака «дачники». разбрелись по своим излюбленным уголкам, а Черняк пошел к себе и впервые прилег днем на кровать.

Что, собственно, случилось? Всего лишь маленькая словесная перепалка с Евсеем Кажариновым. И кажется, отвечено ему было неплохо, если судить по лицам ребят. Засмеялись как будто одобрительно. Но все же над этим фактом следует задуматься: не трещинка ли это в «стихии растительной жизни»? Нельзя дать ей разрастись. Немедленно принять меры. В ближайшие же дни съездить в Дем. Привезти газетку «Демский коммунар» за последнее время, скромненько ознакомить с текущими событиями. Пригласить демичей в гости, устроить вечер спайки, как договорено с Сайтудиновым. Попросить Ульянушку сготовить что-нибудь поторжественнее. Выяснить в Деме виды на «оказию» и не откладывать коллективного письма в Питер… Разве я не понимаю вас, черти-мальчики? Но от этого мне не легче…

Так размышлял оторг, прикуривая одну цигарку от другой. И еще не успел он додумать всего, как произошло новое событие: за обеденным столом пустовали два места — Петра Дубоноса и Осипа Кощеева.

— Тем хуже для них! — громко сказал оторг, когда обед закончился. — Никому не позволено нарушать установленный порядок!

«Дачники» удалились в спальню для проведения «пассивного бодрствования», а Черняк то шагал по столовой, то останавливался у окна и барабанил по стеклу. Имеется безусловный пробел в правилах внутреннего распорядка. Часть карательная не содержит для нарушителей ничего, кроме декларативного заявления о мерах «со всеми вытекающими последствиями». Это выглядит столь же неопределенно, как обещание Антона Лубы: «Головы будем откручивать!» Звучит грозно, но что в действии? А ведь подобный случай нельзя оставлять без внимания…

Расстроенная Ульяна Петровна сообщила оторгу, что Дубонос и Кощеев заходили на кухню после завтрака и предупредили ее, чтобы она готовилась к «супризу»: сегодня на обед должны быть жареные грибы, которые они наберут. Кощеев спрашивал, есть ли у нее «толковая посуда», чтобы приготовить на всю братию. Она показала им вот эту сковородку — четверть плиты занимает — и сказала, что за посудой дело не станет, были б грибки. Они попросили насчет «суприза» не распространяться и ушли тихим манером.

Черняк хмуро слушал ее. Все это ему чрезвычайно не нравилось. Какого же рода внушение следует применить, чтобы правила не расшатывались?

Грибники не вернулись и к чаю. Это уже заставляло насторожиться.

Петрович, бывалый человек и местный житель, допускал, что ребята могли заблудиться. В роще, конечно, не заблудишься, но если пойти дальше, вглубь, то здесь леса сурьезные. А что другое, к примеру, — встретить недобрых людей или столкнуться со зверьем из крупных, — то нынче такого не водится. В восемнадцатом тут крепко пошаливали, да новая власть их вычесала, а зверье распугано еще с войны… Ничего, поблуждают и выйдут…