Леонид Радищев - Крепкая подпись

Не вернулись грибники и к ужину, и ко сну. Дача притихла. Молча улеглись спать.

Теперь уже Черняк не думал ни о каких мерах пресечения. Ночью он несколько раз выходил в сад, спускался к дороге. Ночь была такая темная, что он не видел своей руки с потухшей самокруткой. Где они сейчас? Что произошло с ними?

И утром не вернулись грибники.

После завтрака Черняк заявил, что больше ждать нельзя. Надо разделиться на несколько групп, обследовать рощу, ближайшие окрестности. Петровича он попросил сходить на хутор и договориться о подводе — может быть, придется ехать в город.

Предложив «дачникам» не разбредаться, он зашел к себе, чтобы прихватить «пушечку» — на всякий случай. В это время из сада донеслись громкие выкрики и, кажется, смех. Сунув револьвер в карман, он побежал на крыльцо.

Все «дачники» столпились здесь. Забравшись на дерево, Коля Филатов кричал, как дозорный с крепостной вышки:

— Приближаются! Двое! С пустыми руками!.. Грибы бортиком — факт!

Сообщения Коли Филатова вызывали веселые замечания. Грибники нашлись, можно и посмеяться.

Лишь оторг стоял молча: вот, оказывается, что означает, когда люди говорят: камень с сердца упал.

Но он тут же спохватился и одернул себя: «Не собираетесь ли вы, дорогой товарищ, устраивать радостную встречу нарушителям правил внутреннего распорядка?!»

Теперь уже и он отчетливо видел две знакомые фигуры, идущие по дороге. Надо быстренько приготовить для них какую-нибудь подходящую фразочку, чтобы всем понятно стало — снисхождения не будет! Что-нибудь такое, вроде: «А-а-а, здрасьте, голубчики! Давненько с вами не видались! Где же это вы изволили загулять?»

Сдвинув брови, оторг смотрел, как они подошли к саду, ступили на аллею, посыпанную желтым песочком. Бурая пыль покрывала их с головы до ног, лица измученные, точно опаленные.

Ладно, отставить фразочку! Пусть сначала вымоются, поедят. А потом собраться здесь же в столовой, и пускай объясняются перед всеми. Послушаем, обсудим и осудим. Да, именно так — выслушать, обсудить и осудить!

После завтрака Дубонос имел твердое намерение залечь в тенистом уголке минут на двести, как он любил выражаться, но Кощеев стал уговаривать его идти за грибами: лучше Дубоноса напарника не сыскать.

— Успеешь ухо давить, — убеждал его Кощеев своим окающим ярославским тенорком. — Вечер и ночь твои. А со мной не вернешься с пустыми руками. У меня, брат, на грибные места нюх, ибо я возрастал в деревне… Почему Проконен с Лехой Дятловым бортиком проехались? Нюха не имеют! Вот те крест, Петро, не пожалеешь. Всех поразим.

Одолеваемый приятной истомой Дубонос таращил глаза и длинно зевал. Нелегко было раскачать такого слушателя, но Кощеев не отступал.

Примерно через час после собеседования две фигуры — длинная и короткая — двигались через поле по направлению к роще. Длинный был в соломенной шляпе со шнурком, в бархатной курточке, заметно изъеденной молью, в солдатских галифе, заправленных в нитяные носки. «Иисусовы галоши» — нехитрая обувь на деревянной подметке — стучали при каждом шаге. В руке он нес огромную плетеную корзину в форме бутыли.

Рядом шел коротенький спутник — в лихо надетой кепочке блином, в кургузом пиджачке, со щегольской картонкой, куда в свое время барыни укладывали на хранение шляпы. Встречные — имейся они здесь — приняли бы их скорее всего за странствующих фокусников: вот сейчас расстелют коврик на земле и дадут представление.

В роще было тихо, прохладно, и воздух среди матово-белых берез казался зеленоватым.

— Гриб сам не идет в руки, — поучал Кощеев, — его надо обнаружить зорким взглядом, а у тебя голова расположена очень высоко. Усиль внимание. Что ты видишь здесь, например? Кочку? А что я вижу? — Кощеев нагнулся и сорвал гриб с голубой шляпкой. — Сыроежка. Не ахти что, но и она сгодится…

Они долго бродили по роще, но добыча была мизерная — десятка три сыроежек.

— Тебе, Кощей, треба нюх прочистить, бо он у тебя засорився! — насмешничал Дубонос.

Кощеев нервно шмыгал утиным носом. Самолюбие его жестоко страдало.

Через некоторое время Дубонос заявил, что у него устали ноги и что самое верное — это выбросить сыроежки и потихоньку, тем же кружным путем, вернуться на дачу. Кощеев с горечью ответил, что из таких вот, как Дубонос, и получаются ренегаты, и предложил заглянуть в лес, пройтись по самому краешку: лес рядом, а до обеда еще далеко. И снова живописал он Дубоносу, как будут шипеть грибки на Ульянушкиной сковородке, источая аромат, и снова Дубонос поддался его красноречию.

После светлой, тихой рощи в лесу показалось почти темно, как будто сразу наступил вечер. Он был весь наполнен каким-то неясным шумом. Солнце запутывалось в высоченных верхушках.

— Грибом пахнет, факт, — говорил Кощеев, шныряя во все стороны хитрыми глазками. — Вот так и пойдем по кромочке… Ты не гони след в след, а сторонкой, сторонкой… Голос подавай, чтоб связь не потерять. И гляди, гляди в оба, не зевай…

Дубонос передвигался, добросовестно выполняя все указания. Прямо из-под ног, треща крыльями, вырвалась какая-то птица и нырнула в просвет между деревьями. Он выхватил из кармана пустую кобуру, оставленную «на память».

— Больша-а-я, — горестно произнес он, опуская руку, — зажарить бы такую. Тетерев, что ли… А ведь попал бы, наверно. Эх, Матвей, Матвей, и зачем ты такой принципиальный!

— Э-ге-е-й! — покрикивал издали Кощеев.

— Э-ге-ге! — лениво отвечал Дубонос. Он шел, тяжело подымая ноги. Грибы что-то не попадались. В животе начиналось бурчание. И вдруг он услышал отчаянные вопли Кощеева и бросился к нему, проваливаясь в мягкие кочки.

Добежав до зеленого островка между деревьями, он увидел, что Кощеев сидит на земле, и подумал с испугом, что его укусила змея.

— Петро! — хрипло закричал Кощеев. — Ты гляди, что тут делается… Хватай… не пропускай ни одного…

Дубонос осмотрелся. У травяных бугров тесными кучками лепились маслянисто поблескивающие шляпки. Он нагнулся, сорвал гриб, размял его в железных пальцах.

— Этот гриб ложный! — сказал он, вытирая руку о штаны.

— Да ты что, спятил? — задохнулся Кощеев. — Сам ты ложный! Это знаешь какой гриб…

— Ложные грибы я собирать не буду! — решительно перебил Дубонос. — Не желаю скандалиться, как Сашка Проконен. Чтобы частушки про меня составляли!

— Слушай, дерево, жердь, колокольня, — простонал Кощеев. — Это же маслята. Это же невыносимой вкусноты гриб. Петро, слушай, — умоляюще продолжал он. — Ты делаешь грубую политическую ошибку. Ведь блюдо-то какое Ульянушка сотворит — за уши не оттянешь…

Дубонос тяжело вздохнул и взялся за работу.

— Сколько с одного места сняли! — ликовал Кощеев. — Это называется фурор. Ах, какой это фурор… Вот еще бы полстолька и…