Леонид Радищев - Крепкая подпись

Мы поняли, что нам не следует работать по отдельности. Его «картинки» вторгались, дополняли содержание книги, он был не иллюстратором, а соавтором. И это определило другой тип книги, чем было ранее задумано, ибо рисунки Льва Канторовича весили столько же, сколько и текст.

У нас появилась база, рабочее место в Кавголове, точнее, оно было уже обжито Львом Канторовичем — этот кусок русской Швейцарии. Мы не стали делить нашу возможную будущую славу, выяснять, кто главнее будет — автор или художник. Ничто не тревожило авторское самолюбие. Вероятно, на таком принципе работают поэт и композитор. Мы вместе обсуждали каждую главу текста, каждый рисунок, разрабатывали темы рисунков и очень много спорили — хладнокровие Канторовича действовало тут как предохранительный клапан.

Было начало марта тридцатого года, марта льдистого, сырого, солнечного, с крепким морозцем и ранним солнцем. Голубые снежные кавголовские просторы. Там у Канторовича был и спортинвентарь — лыжи, набор мазей, лыжные ботинки, крепления и т. п.

И тут открылся секрет вечного загара. Стало немного страшно, когда на зимнем пейзаже он, точно готовясь идти на пляж, в трусах, крепко натерся снегом, стал на лыжи и покатил, прокладывая хрустящую лыжню. Нет ничего дороже зимнего загара. Конечно, он втянул в эти прогулки и своего соавтора.

На базе было две клетушки. В одну он уходил, иногда надолго. Вот когда я понял, что работа — организованное вдохновение. Он портил много бумаги, когда «пахал» на больших листах, иногда опускал их на пол или прикреплял к стене и, сощурясь, смотрел издалека, с невероятным упорством десятки раз переделывая. Работа — крепкое слово.

Канторович никогда не произносил слово «творчество», оно казалось ему высокопарным. Работал спокойно: вдруг без раздражения укладывал лист под стол — не получилось — и на стол укладывался чистый лист. Так под столом накапливалась груда забракованных листов.

Осваивая огромный материал, он прочел все, что было у автора текста, добывал необходимые ему материалы, вырезки из газет, журналов, добывал где-то кинокадры.

Канторович создал галерею сатирических портретов, героями которых были редко еще появлявшиеся в его искусстве фигуры. Это была графическая публицистика, выполненная в резкой, острой, лаконичной манере, заряженная прочной ненавистью к зарождавшемуся фашизму. С того времени, когда делались эти картинки, прошло четыре десятилетия, и можно с уверенностью утверждать, что они выдержали испытание временем. И по манере, и по содержанию. Эти рисунки юного художника нисколько не проигрывают в соседстве с более поздними и зрелыми работами, свидетельствуя о том, как сильно и смело начинал он свой путь. Даже не самые удачные из них говорят о незаурядном даровании, умном, резком, — о самой личности художника.

«Будет война» вышла в 1931 году и была хорошо по тем временам издана. Слава не обошла нас. Правда, это была дурная слава.

Вышла книга во времена своеобразные, жестковатые. Тогда не принято было снаряжать молодых авторов «в добрый путь». И нас не обласкали после появления нашего труда в свет. В те времена РАПП устанавливал критерии — жизни ему оставалось год до известного постановления Центрального Комитета, но тогда он еще был в силе. Вульгаризаторы — часто не очень грамотные люди — выдвигали почин «призыв ударников в литературу», лозунг «одемьянивания» поэзии, против которого публично протестовал сам Демьян Бедный. Один из таких деятелей установил, что «фагот в нижнем регистре звучит мистически. Это буржуазный каданс». Другой, разбирая на страницах журнала «Резец» стихи начинающего поэта Зернова, написал, что «слабость классовой направленности сближает Зернова с Николаем Тихоновым».

Такого типа критики и прочитали книгу «Будет война», и на свет явились статьи под заголовками: «Альбом политических ошибок», «Кривое зеркало истории». Авторов обвиняли в пацифизме и еще во многих «измах». Интересно, что рисункам Льва Канторовича досталось больше, чем тексту, — уже это одно говорит о месте, которое они занимали в книге. Не обошлось без анекдотов. Один критик обвинял художника в том, что рисунками на зарубежные темы он заполняет всю страницу полностью, а рисунки на нашу советскую тему нередко оказываются меньшего размера.

Канторовича стали прорабатывать по комсомольской линии, настаивали, чтобы он написал письмо, как это было модно, с признанием ошибок. Он категорически отказался. «Я не могу почувствовать себя виноватым, если не вижу своей вины, — заявил он на собрании, и, когда напомнили о возможных оргвыводах (его могли исключить из комсомола), он сказал: — Что ж, применяйте». Спокойствие и хладнокровие ему не изменили.

Время дало другую цену книжке и работе Льва Канторовича. Неприятность, случившаяся с этой книжкой, отвела ее с орбиты, задвинула на некоторое время в небытие, а потом и в забытье.

В 1970 году литературовед Раиса Мессер, проделавшая серьезную работу, напечатала в «Звезде» № 2 отрывок из биографического очерка «Таким мы его помним». Вспоминая о четырех книгах Льва Канторовича, она пишет:

«Считается, что названные четыре книги — начало работы Льва Канторовича. А ведь это неверно. Первая книга вышла на год раньше, чем принято считать. Она называется «Будет война». Молодые журналисты — автор рисунков Л. Канторович и автор текста Л. Радищев — по-своему отразили в совместно созданной книжке настроения, владевшие тогда умами. Предчувствие войны не было абстрактным. Уже самый факт ее появления выразительно подтверждает мысль: отнюдь не беспечно было это время, его общественное настроение. Поразительно это чувство мобилизационной готовности, владевшее недавними мальчишками. А для нас не менее существенно и современное звучание этих рисунков, текстов, самого ритма книги. Она ассоциируется с созданным в наши дни фильмом М. Ромма «Обыкновенный фашизм». Разумеется, различны масштаб и глубина исследовательской силы этих произведений. Их разделяет тридцать лет исторического опыта…»

Так говорится об этой книге спустя сорок лет. Есть у критика удивительно характерное замечание, что эту книгу невозможно пересказать — ее надо видеть. Автору текста не обидно, что критик не написал, что книгу надо прочесть. Да, именно нужно видеть. Именно рука художника дала ей ритм, то, что позволило об этой книге так написать сегодня.

Как уже сказано, Лев Канторович был человек труда. О нем не скажешь — трудолюбивый, но — человек огромной работоспособности. При всей любви к лыжам, воде, солнцу, движению, это все-таки было для него разминкой. Он расширял круг работы — писал маслом, брался за книжную графику. И все-таки с самого начала в нем отчетливо чувствовалось, угадывалось, что это не все. В нем уже был как бы запрограммирован будущий Лев Канторович, каким мы его узнали позже.