Анатолий Жуков - Каждый отвечает за всех

– А у нас во-от что есть! – Клавка показала из кармана бутылочную головку.

– Умницы! – крикнул Митька. – Вечером, после концерта. Занавес сшили?

– Сшили, приходи.

А на Федора и не взглянула ни одна – вахлак, что с него.

– Женился бы, – сказал Федор. – Вон какие красавицы, упустишь. Я слыхал, они в город собираются.

– Для тебя все красавицы. Таких красавиц я знаешь в чем видел?..

– В чем? – спросил Федор.

– Не в шубах...

Дом у Митьки был пятистенный, шатровый, сени тоже срубовые, двор тесом обнесен, а не жердями, как у Федора, ворота двустворчатые – машине въезжать, подводе ли. Отец у него пчеловод, сестра Анютка на птичнике, мать за хозяйством глядит, за скотиной. Все работники, живут крепко, постависто. За домом сад взрослый есть, огород большой, в огороде Синька срубовая, по-чистому топится. Мясо, молоко, масло, хлеб, мед, яйца, яблоки – все свое. Свое и колхозное. Все кругом колхозное, все вокруг – мое. А в горнице радиоприемник «Сириус», комод новый, шифоньер, ковровая дорожка, стулья с гнутыми спинками и ковровые дорожки, будто в них счастье.

– А вы тапочки наденьте, а валенки на печку, – встретила их в прихожей тетка Дарья, Митькина мать.

– Я за колуном, – сказал Федор, – сейчас уйду.

– Обожди, – сказал, раздеваясь, Митька. – Подскажи, как написать повеселее, позавлекательней?

– Как? – Федор серьезно стал думать. – Ну... вот, мол, в честь праздника... это самое... драма.

– Завлекательно! – осклабился Митька. – Ладно, держи колун и действуй.

Во дворе Анютка кормила кур и топала валенками по снегу:

Я залетку своего

Работать не заставлю,

Сама печку истоплю,

Самовар поставлю.

Веселая девка, красивая. И кур любит без памяти. На птичнике у нее ворона живет ручная (кто-то подбил, а она выходила), воробьи кормятся, галки.

– Ты что, колоть чурбаки подрядился? – спросила она. – Увези ты их в свою кузницу, там сгорят. У нас дров на две зимы хватит.

И не жадная – на две зимы хватит! А Митька с отцом на третью запасают.

– Не расколешь, брось, Митька летом пробовал.

– Ничего. – Федор примерился, поднял колун. – У меня они станут сговорчивы. – И хрястнул колуном первый чурбак.

– Надвое! – поразилась Анютка. – А ну еще!

Федор ударил по другому и опять развалил кряж пополам. Сразу.

Анютка ахнула и побежала домой рассказывать.

Вот какую жену ему надо. Работали бы оба и сидели голодные. Катерина, она хозяйство крепко держит, хоть и не работает из-за Фунтика. Куда его денешь, если мать умерла, теща в Головкине живет, а яслей в бригаде нет.

– Здравствуйте, муженек дорогой! – сказала Нина Николаевна.

Федор обернулся: ух ты, какая нарядная! И зубы фарфоровые от улыбки все на виду, и глаза сверкают, как звезды. Красавица! Вот бы кого в жены, весь век радовался бы.

– Здравствуйте, Нина Николаевна, с праздничком вас!

– Матрена я, Матрена, роль свою не забывайте! Дмитрий дома?

– Митька? Дома. Я помню, Нина Николаевна, я свою роль наизусть знаю.

– То-то, не подведите меня. – И каблучками по крыльцу цок-цок-цок.

Федор глядел вслед и улыбался: вот ведь какие бабы бывают – куколка! Махонькая вся, стройная, точеная будто со всех сторон, а потом отшлифована до гладкости. Жена! Федор сознательный красноармеец, а она его жена. Матреной зовут, председатель комбеда. Федор защищает Советскую власть от врагов внешних, от Антанты, а Матрена в это время с кулаками борется, бедняков сплачивает в одну крестьянскую семью... Красавица. На жалованье только живет, на семьдесят рублей, хозяйства никакого – из города сюда приехала. Вон и ботики у нее холодные, и пальтишко легкое, осеннее. Одна учительница на всю школу. Правда, и учеников-то в деревне десятка два, не больше, но ведь четыре класса, какую тут голову надо, чтобы всех сразу учить.

Когда распределяли роли, Митька взял себе сознательного красноармейца, ее мужа, а Федор интервента должен был играть, американца. Не согласилась ведь Нина Николаевна. Нет, говорит, позвольте мне самой выбрать мужа. Я тяжеловатых люблю, крепких, как стены, надежных. А теперь смеется. И тогда, поди, смеялась. Все над ним смеются, как над дурачком.

Федор переколол дрова, сложил в кучу разлетевшиеся поленья и хотел идти домой, но тут вышли Анютка и Нина Николаевна. В руке у Нины Николаевны были скатанные трубочкой объявления. Не иначе Митька расклеить поручил. Умеет человек. Ей – объявления, Федору – колун, Анютке тоже какое-нибудь порученье дал.

– Ты куда, Анютк? – спросил он.

– К Ветошкиным. Митька велел занавес в клубе повесить.

Точно. И непутные сестры Ветошкины на него работают.

– До встречи на сцене! – помахала ручкой Нина Николаевна.

– До встречи, – сказал Федор, глядя ей вслед.

И вдруг вспомнил Прошку, растерянные его глаза, слезы в глазах. От обиды или от боли? Нет, боль сама собой, боль можно вытерпеть, а обида непонятна. Федор ведь рядом стоял, когда Митька почесывал у бычка под горлом, он рядом стоял, потому Прошка и доверился. Он так и не понял, за что...

III

Бригадир Митряев дядя Иван сказал со сцены короткую речь о том, что мы теперь имеем право на труд, на отдых, на образование, а также на пенсию, и велел снять шапки: клуб нынче протопили на совесть, чего париться в шапках. И одежу верхнюю надо снять, на коленки свои положить. Какое веселье в одеже?

А потом на сцену вышел Митька.

– Парадом командовать буду я, – звонко объявил он. – С праздником, дорогие товарищи!

И все сразу заулыбались, захлопали в ладоши, а ребятишки сидевшие у сцены прямо на полу, засучили ногами от восторга. Митька был в кумачовой рубахе с поясом, в широких сатиновых шароварах, в сапожках хромовых – артист!

«Плясать станет!» – пронесся по залу радостный шепот.

– Первым номером нашей программы – русская пляска. Исполняю я, аккомпанирует на баяне Дмитрий Ганин.

И опять все засмеялись, потому что Дмитрием Ганиным был тоже Митька. Он размашисто поклонился и побежал в закуток за сценой, где сидели потные от волнения артисты: Нина Николаевна, Федор, сестры Ветошкины, Анютка и два холостых тракториста – сыновья конюха Торгашова. Здесь же был и счетовод Громобоев, однорукий старичок в очках, бывший буденновец, который исполнял обязанности суфлера.

– Значит, как договорились, – сказал Митька, хватая баян. – За мной идет Анютка, за Анюткой вы, сестры, за ними вы, братья, потом опять я, а потом закатим драму.

– Хорошо, хорошо, – сказала Нина Николаевна, примеряя перед зеркалом красный платок.

Митька исчез, и тут же звонко и быстро заговорил баян, рассыпался по сцене дробный перестук каблуков. Молодец парень!

Федор в солдатских ботинках сидел на полу и обкручивал икры ног мешочными обмотками – сознательный красноармеец. Анютка зашивала ему будённовский шлем, который принес на время спектакля Громобоев, и шептала свой стишок. Сестры Ветошкины ахали у занавески на Митьку – как пляшет!