Иосиф Келлер - Суровые дни

Создалось странное положение. Колчак — верховный правитель, осуществлявший, казалось, всю полноту власти на исконно русской земле, на деле зависел от французского генерала! И хотя Жанен держался очень корректно, Колчака раздражало в нем все: и фамильярный тон, и затаившаяся в уголках рта снисходительная улыбочка, и закрученные кольчиком усики, придававшие генералу весьма легкомысленный вид.

Жанен не заставил себя долго упрашивать. А этого Колчак особенно опасался.

— Будем приводить русских мужиков в христианскую веру. — Жанен весело рассмеялся. — Как сказал их дикий предок: земля наша большая, а беспорядка еще больше! — Снова смех. — Не так ли, мой адмирал? Сейчас союзные войска в Сибири — весьма внушительная сила. Сто тысяч солдат! Можете быть спокойны за тыл. Мы наведем порядок!

В первых числах декабря Сибирская армия Гайды — чешского поручика, ставшего в белой армии генералом, — начала наступление.

Почетная задача занятия Перми была доверена командиру Средне-Сибирского корпуса молодому генералу Пепеляеву, чей родной брат был начальником департамента полиции и правой рукой верховного правителя.

Разрабатывая план новой операции, генерал Лебедев определил, что Гайда, в течение одной недели разгромив Третью красную армию, займет Пермь и откроет путь на Москву.

Узнав эти сроки, Ольшванг выехал в Екатеринбург. Отсюда легче установить связь с нужными людьми, находящимися в Перми, и руководить их действиями. А едва пепеляевский корпус вступит в Пермь — незамедлительно переехать туда.

В Екатеринбурге Ольшванг очутился на четвертые сутки.

Он вышел из вокзала на просторную заснеженную площадь. Напротив возвышалось здание мукомольной фабрики, сложенное из красного кирпича и казавшееся неестественно большим в окружении деревянных домиков.

Наняв извозчика, Ольшванг спросил, какая гостиница получше.

— «Полурояль» способнее всего.

— Ну что ж. Вези… в «Полурояль».

Мохнатая лошаденка, посеребренная инеем, бойко помчала санки по широкой прямой улице, ничем не отличавшейся от подобных улиц многих сибирских городов, с такими же частыми вывесками китайских прачечных.

Потом улица пошла круто вверх. Стали появляться солидные особняки. Слева открылась строгая, величественная колоннада дома, поразившего богатством архитектуры и пышностью главного фасада, увенчанного куполом. Это было так неожиданно, что Ольшванг не обратил внимания на одноэтажный особняк, стоящий наискосок, под горой, на углу узенького проулка.

Извозчик в рыжей собачьей дохе с трудом повернулся и показал кнутом на малоприметный дом.

— Ипатьевых дом. Сам-то к япошкам подался. А при красных царь туто квартировал. В подвале его планида и закончилась…

У Ольшванга по спине прошел неприятный холодок. Дом Ипатьевых? Почему это знакомо? Ипатьев? Ипатьев…

Ольшванг отличался великолепно натренированной памятью, хранящей сотни адресов, фамилий, кличек, шифров. Но сейчас хваленая память не могла прийти на помощь. Где же он слышал эту фамилию? Ипатьев?

Ольшванг зажмурился, чтобы сосредоточиться на чем-то неясном, что назойливо вертелось, дразнило, но никак не давало поймать себя… Ипатьев…

Санки, подскочив, остановились. Извозчик удивленно посмотрел на седока.

— Барин! А барин! Проснитесь!

Ольшванг вздрогнул.

— Что?

— Приехали… Вылазь…

В «Пале-Рояле» дежурный, увидев в вестибюле извозчика с чемоданами, сразу закричал:

— Номеров нету!

Ольшванг показал иностранный паспорт. Дежурный придирчиво рассматривал замысловатую печать, потом вздохнул и вернул паспорт обратно, повторив, однако более мягко, ту же фразу.

Ольшванг невозмутимо положил на конторку трехдолларовую бумажку. Дежурный, испугавшись, что бумажка столь же внезапно, как и появилась, исчезнет, привычным движением отправил ее в карман.

— Нияз! Проводи господина в шестнадцатый номер!

Номер оказался над рестораном. Внизу музыканты играли «Гайда, тройка»… Ольшванг не ел с утра и велел коридорному принести карточку-меню.

Американец осмотрел номер. Широкая двуспальная кровать в алькове. Бархатный полог. За шелковой ширмой — мраморный тяжелый умывальник. Фаянсовый таз и такой же кувшин. Между двух окон, выходящих на Главный проспект, письменный стол. Здесь он проживет несколько дней, которые понадобятся генералу Пепеляеву, чтобы занять Пермь.

Неслышно появился коридорный и молча положил перед Ольшвангом ресторанную карту. Ольшванг заказал холодную севрюжку, индейку по-французски и черный кофе с ликером. Однако коридорный не уходил, чего-то выжидая.

— Ты что? Не запомнил?

Коридорный хитро улыбнулся и кивнул на стену соседнего номера!

— Красавица… Княгинь раньше был. Теперь актрыс. Хочешь, скажу? Скучаешь… Придет. Ужинать вместе будешь.

Ольшванг подумал: провести одному вечер в номере и впрямь не очень весело.

— Красавица, говоришь?

— Пальчик оближешь!

— Черт с тобой! Приглашай!

Ночью Ольшванг проснулся от изжоги. Ужасно хотелось пить. Ольшванг зажег лампу. На столе пустые бутылки. Окурки со следами губной помады.

Ольшванг тревожно подумал: не оставит ли неприятные последствия случайная встреча? А с другой стороны, знакомство с этой женщиной оказалось полезным. Она была близка к полковнику принцу Ризе-кули-Мирзе — коменданту города. Ради этого стоило рискнуть.

Он долго засыпал, ворочаясь под пуховым одеялом.

Ипатьев… Ипатьев… Чертова навязчивая фамилия снова мучила его! И вдруг в хаосе сменяющих одна другую мыслей вспышкой молнии мелькнуло то, что так долго не удавалось вспомнить. Конечно — Ипатьевский монастырь! Колыбель династии Романовых!

Ипатьевский монастырь. Отсюда началось более чем трехсотлетнее шествие русских царей и цариц, бесславно закончившееся в подвале Ипатьевского особняка. Какой злой каламбур истории!

…Пребывание Ольшванга в гостинице «Пале-Рояль» затянулось. Уже прошли сроки, торжественно объявленные верховным правителем дипломатическому корпусу и переданные датским телеграфом во все европейские столицы, а победных реляций о взятии Перми не появлялось. Конфуз! Колчак разносил своего начальника штаба генерала Лебедева, грозя понижением в должности; в свою очередь Лебедев требовал от Гайды решительных действий, не то… Гайда понимал, что полетит с поста командующего армией, и гневно обрушивался на Пепеляева: в случае дальнейших неудач не видать ему корпуса, как своих ушей! Пепеляев отводил душу на генерале Редигере, разговаривая с любимцем вдовствующей императрицы так, будто он, барон Редигер, командует не дивизией, а батальоном.

Пока вся эта суматошливая и безрезультатная перебранка проделывала сложный путь от канцелярии верховного правителя в Омске до штаба дивизии Редигера, Ольшванг времени зря не терял.