Иосиф Келлер - Суровые дни

На патриотическом концерте в оперном театре он познакомился с полковником принцем Ризой-кули-Мирзой. Принц, отчаянный картежник и кутила, пригласил иностранного коммерсанта в свою ложу.

На сцене, у рояля, стояла предельно декольтированная женщина. Это была соседка Ольшванга по номеру в гостинице. Завывая и закатывая подведенные глаза, она читала стихотворение, сочиненное местным поэтом, ходившим в старомодной крылатке и отпустившим баки а ля Пушкин.

Риза-кули-Мирза, смачно похохатывая, рассказывал Ольшвангу непристойные подробности об этой женщине, подобранной им в Харбине, а ныне, благодаря его высокому покровительству, ставшей примадонной местной драматической труппы.

Актриса еще не кончила чтение стихов, а Риза-кули-Мирза, с места в карьер, попросил у Ольшванга взаймы крупную сумму, дав слово гвардейского офицера возвратить ее не позднее завтрашнего дня.

— После концерта крупная игра у заводчика Поклевского-Козел. Убежден: не только отыграюсь, но и обштопаю всех грандиозно! — шептал, дыша коньячным перегаром, полковник.

Ольшванг, притворившись, что поверил, дал деньги. С этого вечера между ними установились самые приятельские отношения. Риза-кули-Мирза был с ним на «ты» и таскал с собой на благотворительные вечера, маскарады, банкеты и феерические кутежи. Ольшванг завел обширный круг знакомств, в том числе и с господином Дикопольским, одним из руководителей уральских эсеров.

Знакомясь с новым человеком, Ольшванг прежде всего старался распознать, нет ли у него каких-либо тайных пороков: пристрастия к женщинам, вину или картам, склонности к широкой жизни не по средствам, ревности или зависти, эгоизма или тщеславия. Эти «крючочки» помогали Ольшвангу ловить очередную жертву.

Уже по первому разговору с Дикопольским Ольшванг понял: этот уездный честолюбец, жаждущий министерского портфеля, пригодится в игре, которую начал представитель фирмы «Сандэрс энд Родерс». А игра обещала стать крупной.

Предложив как-то Дикопольскому запросто поужинать в номере, Ольшванг, после второй распитой бутылки, убедился, что не ошибся: Дикопольский — тот человек. Без особенного труда его можно заставить работать на щедрых хозяев.

Они быстро столковались.

Запасливый пассажир вытащил из мешка свечку и зажег ее.

На потолке вагона заплясали причудливые тени.

Полный мужчина с завязанной щекой, в бекеше с потертым мерлушковым воротником, спавший напротив Сергея, положив голову на столик, проснулся.

— Поехали?

— Нет.

— Все еще стоим? — Он осторожно вынул часы. — Мы приехали на эту станцию в шестом часу. Я нарочно обратил внимание. А теперь… — Он чиркнул спичкой. — Теперь… скоро десять.

Он подышал на замерзшее стекло. Потом толстым пальцем старательно потер образовавшийся кружок и посмотрел в него.

— Ни черта в волнах не видно. У каждой водокачки останавливаемся. Где мы?

— Зуевка это… — подал голос недавно появившийся пассажир.

— Сие мне ничего не говорит. А вам? — обратился человек в бекеше к Сергею.

Но Сергей не успел ответить. Вмешался тот же пассажир, судя по всему знакомый с железнодорожными порядками:

— Отсюдова до Перми положено двенадцать часов ходу. Ну, а этот горемычный поезд когда отправят — одному богу известно.

— Ты, браток, панику не сей.

— В депо ни одного паровоза. Все подчистую забрали для военных эшелонов. На восток гонят. С Колчаком драться. Прет Колчак — не остановить!

В вагоне зашумели.

— Ай-ай-ай!

Человек в бекеше озабоченно покачал головой и, подняв руку к лицу, сделал движение, каким обычно разглаживают усы. Сергей с тех пор, как человек в бекеше появился в вагоне, не раз замечал этот странный жест. Как видно, он раньше носил усы. Потом сбрил. А привычка осталась. Еще Сергей обратил внимание, невольно приглядываясь к соседу, — как только в вагон заходили проверять документы, зубная боль у него усиливалась. Он хватался за щеку. Нервничал. А с чего — непонятно. Искали дезертира, но человека в бекеше по возрасту это уже не касалось. В свою очередь Сергей также заинтересовал человека в бекеше. Тот исподволь присматривался к Сергею, а разговаривая, старался разузнать поподробнее, куда он едет, чем занимается.

— Ай-ай-ай! Этак, пожалуй, до Перми никогда и не доберешься! — пошутил человек в бекеше. Но чувствовалось: такая перспектива ему не улыбалась. — Пойду разузнаю. А вы, молодой человек, — обратился он к Сергею, — покараульте местечко и мешочек вещевой заодно.

Человек в бекеше, проталкиваясь, двинулся к выходу.

Сергей опять задремал.

…В госпитале, устроенном в бывшей женской гимназии, в палате, где лежал раненый Сергей, осталась классная доска. Когда Сергею разрешили вставать и ходить, опираясь на костыль, он мог часами просиживать возле этой доски, набрасывая на ней мелом различные формулы… Он иногда так увлекался, что не слышал, как дежурная сестра входила в палату звать раненых обедать… Вот и сейчас Сергей быстро-быстро писал осыпающимся мелком длинный столбец цифр.

А сестра тормошила его за плечо и почему-то мужским голосом говорила:

— Послушайте… Товарищ!.. Товарищ!!!

Сергей с трудом открыл глаза.

Человек в бекеше торопливо шептал, что вскоре отойдет на Пермь санитарный поезд. Вагоны пустые. Раненых еще нет. Он договорился с санитаром. Согласен пустить. Требует помимо денег две буханки хлеба.

— Деньги у меня есть. А с хлебом плохо. Всего полбуханки. И то черствый. А у вас, заметил случайно, в мешке хлеб. Не возражаете войти в компанию? Я — деньги, вы — буханки? Как? Согласны?

Сергей был готов отдать все, лишь бы поскорей лечь, вытянуть затекшие ноги и заснуть… Заснуть…

— Согласен!

— Тогда торопитесь!

Многие не понимали, почему Таганцев упрямо не хочет переезжать в город, а живет по-прежнему в поселке, неподалеку от завода.

— Неужели вам, Ростислав Леонидович, не надоели заводские гудки, шум и грохот? — удивлялась мадам Соловова. — Пожалейте свои нервы и нервы милейшей Варвары Лаврентьевны!

Но разве объяснишь, что именно то, что действовало на нервы другим, навсегда вошло в повседневный быт Ростислава Леонидовича. Он не представлял жизни без всего этого.

Ростислав Леонидович по давней привычке проснулся в половине шестого. Знакомый заводской гудок возвещал начало первой смены.

По своему служебному положению Таганцев мог приходить на завод к десяти, но Ростислав Леонидович любил работать в домашнем кабинете в ранние утренние часы. Голова удивительно свежая. Ее еще не утомили служебные заботы со всевозможными отчетами, совещаниями, деловыми письмами и обязательными неприятностями, большими и малыми, без которых не обходился ни один день.