Борис Рощин - Открытая дверь

Согласился я, и все точь-в-точь по-Васиному вышло. Неделю мы с ним тренировались в беге. По утрам во время физзарядки бегали, не сачковали, и личное время на спортплощадке проводили, словно желторотые салажата «курс молодого бойца» осваивали. А Вася еще вдобавок к стрельбам готовился, в комнате быта с утюгом перед зеркалом тренировался. Вытянет руку с утюгом, прицелится им в зеркало и стоит так несколько минут. Потом опустит руку, передохнет и вновь прицелится.

Выиграл Вася Дрозд часы у взводного, наказал командира за самоуверенность. Девяносто шесть очков выбил, а Ваня Скрипкин только девяносто два. И сам «командирские» часы свои Васе Дрозду на руки повесил. Торжественно нацепил, перед строем.

Через два дня обошли мы взводного и на кроссе. Вернее, не кросс это был, а марш-бросок на высоту Командная. Задача наша осложнялась тем, что бежали мы в химчулках, в противогазах и с автоматами. А взводный налегке, в яловых сапожках и с полевой сумкой на боку. Но на нашей стороне оказалась погода. Накануне несколько дней моросил дождь, глинистая высотка раскисла, и Ваня Скрипкин в яловых сапожках скользил по ней, сползал назад. Мы же в химчулках на резиновой подошве перли вверх, как танки. На какое-то мгновение опередили взводного и замертво свалились на вершине высоты. Но произошло то, чего мы с Васей меньше всего ожидали от своего командира. Раздосадованный вторым поражением подряд, Ваня Скрипкин отказался выполнить свое слово. «Без отпуска хороши», — буркнул лейтенант на вопрос Васи и, объявив перекур, отправился к ручью мыться. Да, не хозяином слова своего оказался взводный в данном случае, а не хозяина слова кто уважать может?

Побывали мы с Васей Дроздом в поселке у девчат-торфяников самовольно. Потанцевали в их клубе, поплясали, в кулачном бою с ребятами местными размялись, но какой ценой? По пять суток на гауптвахте сидели за это, командиру взвода неприятность была большая, взводу, роте всей. С Ваней Скрипкиным мы после этого случая долго общего языка найти не могли. Вот что значит, когда командир слова своего не держит. Но хватит пока о Ване Скрипкине, пора о себе продолжить, о том моменте рассказать, с которого «бильярдный» период в моей жизни начался.

Лежу я, уволенный в запас воин, на знакомом с детства городском пляже. Солнышко светит, по берегам речушки загорелые фигурки разбросаны, смех, говор вокруг, музычка. Я на животе лежу в армейских — «семейных» — трусах, закрученных с боков на манер плавок. Беспогонная гимнастерка моя, брюки, сапоги с портянками — все движимое мое имущество под кустом ближайшим замаскировано. И ничегошеньки такого, что составляет материальную основу человеческого бытия, у меня нет. Ни работы, ни квартиры, ни той, как поется в песне, «которая ждет». Весь мой денежный «НЗ» в пистоне брюк — семь рублей с копейками. Комната, в которой я с отчимом Борисом Олеговичем прописан был, вместе с домом на снос пошла, придется теперь в жилотделе пороги пообивать, чтобы новую получить. «Которая ждет» моя, Валька Голубева, как уже говорил, за кладовщика Петра Игнатьевича Романенко замуж вышла. И вы полагаете, что я сейчас обо всех этих неурядицах, лежа на пляже, размышляю? Как бы не так! Любуюсь я. Кем любуюсь и чем — сами догадывайтесь. Если, конечно, Помните себя в двадцать пять лет и три года в армии служили при полном почти воздержании от всяческих земных соблазнов. Особенно вон та блондиночка хороша, что против солнца стоит в очках. Плечики у нее пухленькие, покатые, грудка наливная купальничком высоко взбита, сосочки остренькие вразлет, и вся она будто жирком коричневым облита. Стоит, руки в бока, с ножки на ножку переступает, переливается наливными формами, играет. Милая ты моя, хорошая! Желанная! Ну сними свои черные очки, посмотри на солдата бывшего, улыбнись. Может быть, улыбка твоя судьбой нашей общей станет. Ведь ежели не злая ты, не ленивая и детей любишь, хоть сейчас в загс отправимся. Не хуже других заживем, детей нарожаем на «Мать-героиню». До старости детей создавать будем, на рекорд в этом деле пойдем. Кто в чем рекорды устанавливает: одни носом горошины на километры катят, другие кулаками друг дружке мозги вышибают, а мы с тобой в детей ударимся. Пускай живут, растут, размножают на земле токмаковский корень, вспоминают иногда прародителей своих…

С такими вот философскими мыслями лежу я, разомлевший, разнежившийся, на пляже животом вниз и давно уже не имею возможности подняться и в реке освежиться. И не только пухленькой блондиночкой любуюсь, но и чернявой худенькой хохотушкой, и дородной рыжеватой строго-задумчивой молодой дамой. Что поделаешь, видать, не однолюб я. Всех хорошеньких женщин на пляже мне обнять хочется, расцеловать, прижать к груди, связать свою судьбу с их судьбой. Видимо, эта несобранность и расплывчатость чувств моих стали будить во мне приземленно-конкретные мысли. «Может, сходить сегодня Вальку Голубеву проведать? — подумал я. — Посидим с ней вечерком на бережку, поболтаем, молодость вспомним. Петр Игнатьевич мужик не шумливый, рассудительный, небось не обидится всерьез на Вальку за вечерок и не обеднеет. Черт с ним, с «НЗ», возьму бутылку, на остальные гостинцев Валькиным ребятам. Небось выросли Коля с Танечкой, забыли меня уже?»

И хотя я так размышлял-думал, очень мне не хотелось начинать с Валькой Голубевой прежнюю канитель. Я и в бригаде-то своей не появлялся еще из-за Вальки, и работу в другом месте подыскать думаю из-за нее. Может, у нее с Петром Игнатьевичем и впрямь наладилась жизнь и ребята ее довольны, а я опять растрясу все. Но мне-то как быть? Куда податься бедному крестьянину? На танцы в городской парк? Это в кирзовых-то сапогах? Нет уж, увольте, Может быть, завтра на работу пойти устроиться, аванс взять, купить на первый случай брючишки какие попроще, рубашку белую, ботинки простенькие? В таком виде и на танцы уже можно. Да нет, работа не волк, в лес не убежит. Имею право после армии отдохнуть. Хочу вот так бездельно на песочке полежать, пузо на солнышке погреть, полюбоваться на прекрасную половину рода человеческого. Имею право!

В этот момент возле головы моей прошуршали чьи-то шаги, затем тень человека на мгновение отсекла от моих глаз солнце, и началась та самая бильярдная история, о которой давно пытаюсь начать рассказ.

— Здравствуйте!

Я поднял голову и увидел перед собой невысокого коренастого человека лет сорока пяти, в клетчатой безрукавке.

— Здорово.

Незнакомец молча опустился рядом со мной на песок и несколько мгновений бесцеремонно рассматривал меня слегка раскосыми зеленоватыми глазами с наплывающими на ресницы веками. Я не сомневался, что меня приняли за кого-то другого, как вдруг незнакомец проговорил: