Борис Рощин - Открытая дверь

— Токмаков Андрей?

У меня была неплохая память на лица, но этого человека я видел впервые, это точно. Зеленые кошачьи глаза пришельца смотрели на меня выжидающе, но я медлил, с ответом не спешил. Медлительность эту я выработал в своем характере еще в детстве, начитавшись Льва Шейнина и Конан-Дойля. Прежде чем ответить на самый что ни есть простейший вопрос, я всегда долго, глубокомысленно думал, а уж потом отвечал. Такая моя манера общения многих раздражала, иные считали меня даже с придурью, а я в душе потешался над ними и от привычки этой, ставшей, как говорится, второй натурой, не отступал. У каждого человека имеются свои слабости и разные там хобби, я же люблю валять ваньку. Вот и тогда я с внимательностью, с полуоткрытым даже ртом осмотрел незнакомца. Лицо у него сработано было на монгольский манер: широкоскулое, с приплюснутым носом, но брови над раскосыми глазами светлые, а волосы на большой круглой голове и вовсе белесые. Кожа на лице загорелая, чистая, без единой красной прожилки, а белки глаз — как сахар. Грудь и руки мускулистые, жилами переплетены, но животик выпирает, слаб животик. «Из работяг-руководителей мужик, — с шерлок-холмской проницательностью определил я. — Характер твердый, упрямый. Не пьет, но покушать любит. И при деньгах». Это я уже по брючишкам незнакомца определил и по часам на руке его. Брючишки — тончайшей серой шерсти — как литые сидят, мечта моя брючишки. А часы и вовсе диковинные, голубые, с несколькими стрелками, не чета тем «командирским», которые Вася Дрозд у взводного выиграл.

— Токмаков Андрей? — вновь спросил незнакомец прежним тоном, будто и не задавал вопроса, будто спрашивает впервые.

— Ага…

— Байрамов. Строитель.

— Ага… Токмаков.

Байрамов протянул мне руку, я пожал ее. Не выпуская мою ладонь из жесткой своей лапищи, Байрамов повернул голову в сторону, крикнул:

— Вика, иди сюда!

И тут я увидел, что к нам направляется та самая наливная блондиночка в очках, которой я совсем недавно любовался.

— Знакомьтесь: моя дочь Вика, — проговорил Байрамов и, приняв от дочери спортивную сумку, принялся доставать из нее кульки и бутылки. Девушка — она была теперь в легком пляжном халатике — непринужденно бросилась на песок рядом со мной и, сняв очки, улыбнулась:

— А я видела, вы на меня смотрели. Я вам понравилась, да?

— Понравилась.

— А что вам понравилось во мне больше всего?

— Бюст и талия.

— А ножки?

— Тонковаты.

— Не может быть, — Вика почти всерьез огорчилась и, прищурив отцовские зеленоватые глаза, принялась растирать и массировать пухленькие бедра и словно бы невзначай касаться меня коленками. А я — таков характер — в мыслях иногда с женщинами всякие вольности допускаю, но наяву очень не люблю, когда баба перед мужиком телесами бесстыже трясет-играет. Меня такое женское поведение даже после трехлетнего армейского воздержания отталкивает и всякое желание к дальнейшему общению глушит. Я и с Валькой-то Голубевой потому и жил и до сих пор ее вспоминаю, что она никогда ничего подобного не допускала.

Байрамов между тем бутылку коньяка откупорил, лимонада бутылку, разложил закуску на газетном листе. Ого, не ошибся я! При деньгах мужик и при связях. Даже икры красной баночка и балык копченый.

Разлил Байрамов коньяк по стопочкам, дочке протянул стаканчик, мне. Я стаканчик, наполненный до краев, принял, понюхал, держу в руке. Байрамов говорит:

— За знакомство. Будем здоровы, — и стаканчик разом в рот.

— Будем здоровы, — соглашаюсь я, но выпить не спешу, смотрю на Вику. А красавица на манер отца разом стаканчик в рот опрокинула, не поморщилась. Протянула мне бутерброд с икрой, подбодрила:

— Ну что же вы, давайте…

Тут я очередное небольшое отступленьице сделаю. Насчет еще одного моего странного хобби. Коротко его, пожалуй, так назвать можно: «Если очень выпить хочется — не пей». На хобби это меня еще до армии дядя Федя-бетономешальщик подтолкнул. Может, оттого, что ни семьи, ни детей у дяди Феди не было, только имел он ко мне большую симпатию. Бывало, в какой компании с ним ни сойдемся, дядя Федя, прежде чем выпить, поведает мне свое заветное желание: «Мечтаю я, Андрюха, в компании хмельной хоть разок тверезым посидеть. Чтобы вот налили тебе стакан, а ты взял его, понюхал, обратно на стол поставил. Дескать, спасибочко, честная компания, нет у меня сегодня желания, тверезым хочу с вами посидеть. А?! Ведь простое, кажись, желаньице, а, почитай, двадцать пять годков не могу его исполнить. Клял себя, зарок давал, а не могу. Мне бы только разок, один разок, Андрюха, натуру пересилить, а там наладилось бы все».

Посмеялся я тогда над голубой мечтой дяди Феди, а потом она мне самому в голову втемяшилась. Будто играючи попробовал разок свою волю проверить, не получилось. Потом еще разок попробовал — и опять все как у дяди Феди. Меня аж жуть взяла. Неужто, думаю, я дядю Федю с его голубой мечтой повторяю? И вот однажды выявил-таки свою волю, проявил характер. Пришли с Валентиной после получки в гости. Ну, обычная компания своя подобралась, человек пятнадцать народу. Сидят все за столом, пьют, жрут, галдят. Потом пляс, потом — шустряк-заводила, как всегда, в компании найдется — драчка, потом женщины мужикам рубахи зашивают, застирывают, потом, с песнями по домам. Пришли мы с Валькой в гости, компания уже за столом гудит. Нам, естественно, по «штрафной» наливают. Взял я стакан в руки, глядь: дядя Федя на меня из-за стола, как гипнотизер, смотрит. В поддатии уже хорошем дядя Федя, но словно говорит взглядом: «Попробуй, Андрюха, а? Мне, видать, не удастся уже мечту свою исполнить, а ты попробуй!»

Ну, думаю, сейчас или никогда. А выпить как назло хочется до дурноты, аж скулы сводит и горло перехватывает. Откашлялся я, стакан на стол поставил и говорю: «Спасибо, честная компания, сегодня не пью, желания нет. Сегодня тверезым хочу в компании вашей посидеть».

Как тут все поднялись! Словно я компании в лицо плюнул. Хозяйка — подруга Валькина — чуть не в слезы. Загалдели все: «Не уважаешь!», «Брезгуешь!», «Умнее всех стал!». Мужик хозяйкин меня уже за грудки берет, и только дядя Федя тихо за столом сидит и лицом морщинистым светится, словно икона в солнечный день.

Поборол я себя и компанию в тот раз, исполнил заветную мечту дяди Феди. А Валька моя, вот дура баба, вместо того чтобы радоваться, всю дорогу из гостей до дома как корова ревела, приговаривала: «Андрюшенька, родненький мой! Зачем я тебе такая с ребятами нужна? Ты эвон непьющий, молодой, не такую найдешь». И не пустила меня ночевать.

С той поры фокус этот с отказом повторял я в компаниях не раз, и стал он моим вроде как хобби. И приятели мои к нему привыкли и даже, бывало, когда не отказывался я выпить, обижались.