Иосиф Герасимов - Ночные трамваи

Тофан опустился рядом на стул, положил тяжелые руки на красную скатерть и замер, уставившись куда-то маленькими глазками. Баулин еще раз оглядел притихших людей. «Так надо, — подумал он. — В райкоме лучше знают… Так надо». Эта простая мысль успокоила. Баулин по привычке потрепал пальцем губы — как он всегда делал, когда надо было сосредоточиться, — откашлялся и громко, чеканя слова, произнес:

— Основные черты диалектического материализма.

И постепенно все подчинилось в нем профессиональному — говорить спокойно и твердо. Он стал читать так, будто перед ним сидела большая, специально собравшаяся послушать его аудитория. И вокруг уже не замечал ничего, а только следил, чтобы чтение было правильным и фразы произносились отчетливо. Изредка он отрывался от текста и при тусклом свете ламп не различал лиц, все они сливались в одно расплывчатое и непонятное. И Баулин не мог разобрать, слушают его или слова ложатся в пустоту. Это заставило еще больше повысить голос. То, что читал Баулин, было знакомо ему еще с той поры, когда он был студентом, и далось нелегко на долгих семинарах и в спорах с товарищами, и потому особенно было дорого. И сейчас ему очень захотелось, чтобы и те, кто его слушал, поняли: все это важно и хорошо. Краем глаза он видел, как сидит неподвижно Тофан, но по его лицу ничего нельзя было угадать.

В горле пересохло. На столе стоял графин с водой, но стакана не было. Баулин отвел глаза от текста и отпил воду прямо из горлышка. Она была теплой и противно пахла. Баулин чуть не сплюнул, сморщившись, и в это время услышал возню и голоса.

Паренек в линялой рубахе и черной жилетке стоял у дверей и, тыча себя в живот, быстро-быстро что-то говорил сержанту с автоматом. Тот стоял в дверях, преградив путь. Баулин вгляделся в него и вспомнил: белый луч карманного фонаря, акцент, твердые скулы, кустистые брови.

Паренек рванулся вперед, намереваясь выскочить за дверь. Сержант ловко ухватил его за шиворот и отбросил назад к скамейке. Тот упал в проходе и заплакал. Все затаенно смотрели на него.

— Что там? — недовольно спросил Баулин.

Сержант не ответил и прислонился к косяку.

— Говорит: в уборную хочет. Не может терпеть, — сказал Тофан и приподнялся со стула. Его тонкий голос вновь прозвенел в комнате. Плач смолк. — Можно дальше, — вежливо кивнул головой Тофан.

Баулин не спускал глаз с сержанта. На смуглом лице его еще держалась самодовольная усмешка.

— Да выпустите вы мальчишку! — крикнул Баулин.

— Отставить! — Это произнес офицер. Он стоял на пороге и холодно щурил зеленоватые глаза. — Не будем нарушать инструкцию, — сказал он уже мягче.

Баулин понял, что спорить нельзя, осмотрел людей на скамьях и словно только сейчас увидел все, что делалось в комнате: съежившиеся словно от холода фигурки, пустые зрачки, черные потные окна. И все это внезапно показалось ему нереальным, и он остро почувствовал свою полную ненужность здесь. Захотелось сложить листки и незаметно выйти из комнаты. Он поспешно достал папиросы, закурил и снова стал читать. Теперь он больше не следил за своим голосом. Ему было безразлично, что он читает и для кого, он не вдумывался в те слова, что произносил. Было лишь одно желание: скорее бы все кончилось. А страничек было еще много, и фразы тянулись бесконечно длинно, и не хватало воздуха, чтобы произнести их до конца… Ему казалось, что он читает эту лекцию много часов кряду и так будет читать вечно.

И, когда раздался рядом голос офицера: «Время!» — Баулин торопливо взглянул на часы. Было без пяти два. Он собрал листки на столе, так и не дочитав их, и пошел за офицером в соседнюю комнату. Тофан тоже поднялся и, войдя следом, плотно притворил за собой двери. Все трое остановились у стола. Офицер еще раз взглянул на часы.

— Два ноль-ноль, — сказал он строго.

И Баулин, сразу забыв о неудачной лекции, ощутил торжественность минуты. Он вынул из бокового кармана лощеный конверт, старательно надломил на нем сургучную печать, увидел, что под ней пакет прошит ниткой, и осторожно потянул за нее, но тут же понял, что может порвать бумагу. Надо было бы спросить у Тофана ножницы, но офицер и председатель смотрели на него, словно подгоняя. Тогда Баулин наклонился и поспешно перекусил нитку, почувствовав горький вкус сургуча.

Раскрыв пакет, увидел заложенную в него инструкцию и бланки. Их было шесть.

— Нам повезло, — сказал офицер. — Шесть семей — не так уж много. Лучше всего разделиться. Забирайте себе троих, а троих — я. Пяток солдат, думаю, вам хватит?.. Ну вот. Выделяй, председатель, активистов — пусть ведут!

У Тофана по-прежнему было непроницаемо добродушное лицо.

— Налейте вина! — неожиданно сказал Баулин.

Тофан не спеша приподнял кувшин, наполнил стакан, Баулин выпил вино с жадностью, одним большим глотком, даже не ощутив вкуса.

— Сержант Галимов. За старшего пойдет, — представил офицер.

Сержант козырнул.

— Маленько знакомы.

Баулин с досадой отвернулся от него, еще раз осмотрел свою группу: пятеро солдат, четверо активистов, и среди них паренек в синей рубахе и черной жилетке. На смуглом худом лице остались потеки от слез. Паренек стоял в строю, присмирев, и в глазах его, как и у других активистов, застыло боязливое любопытство.

— Сначала семья Скуртула, — сказал Баулин. — Знаете, где живет?

Активисты молчали. Никто не решался ответить первым. Баулин забеспокоился, потому что увидел, как офицер повел свою группу к выходу и они, топая по грязному, скользкому полу, пересекли комнату.

— Кто знает? — выкрикнул Баулин, раздражаясь.

Но лица активистов были глухи, глаза отведены в сторону, как у виноватых школьников.

Баулин растерянно оглянулся, ища поддержки. Наткнулся на насмешливые глаза Галимова.

— Кындя, — негромко позвал Тофан.

Из строя вышел высокий парень, босой, в застиранной милицейской гимнастерке и серых домотканых штанах, доходивших ему до щиколоток. Суетливо облизал толстые вывороченные губы и уставился на председателя бесцветными глазами.

— Поведешь, — коротко бросил Тофан.

Кындя неожиданно лихо шлепнул пятками и опять встал в строй. Группа офицера уже двигалась мимо окон. Баулину опять сделалось досадно, что он так замешкался. Заторопился, одернул пиджак и, вобрав в себя побольше воздуха, приподнялся на носках, крикнул:

— Выходи!

Прежде Баулин никогда не отдавал команду, даже в армии. Сейчас он явно пытался подражать офицеру, и команда получилась у него слишком громкой — едва не сорвался голос. Он спиной почувствовал, как усмехается Галимов. И испугался, что никто не подчинится. Но все дружно пошли к выходу.

Дождь перестал, и еще глуше потемнело. Слышно было жирное чавканье ног. Туфли стали тяжелыми от грязи. Впереди шли активисты, за ними солдаты, замыкали группу Баулин и Галимов.