Иосиф Герасимов - Ночные трамваи

— Я в Москву, товарищ генерал. Отвоевалась.

— Из госпиталя, что ли?

— Ну!

— Ну да ну! — засмеялся он. — Салазки гну. А ну, полезай в машину. Воевать поедем.

— Воевать так воевать, — рассмеялась она.

Адъютант отворил дверцу, помог ей забраться в машину. Найдин обернулся и увидел совсем близко ее лицо, побледневшее, но все открытое, обращенное в бесхитростности к нему, и сразу смутился, потому как не ожидал такого доверчивого, как у ребенка, взгляда, а он-то знал, как туго женщине на войне, как грубеют они здесь, как все им становится нипочем, но у этой и лихость была какая-то девичья. Он видывал таких раньше в заводском поселке, что покрепче пацанов лазили по заборам, плавали в студеной воде туда, куда не каждый из добрых мужиков доберется.

— Тебя сильно зацепило? — спросил он.

— Не так чтобы очень. Навылет ногу пробило, но ни кость, ни связки не задело. Ну и осколочек в подреберье. Говорят, с ним жить можно.

— Ну так живи. Побудешь у меня на командном? Ты ведь по связи молодец.

— Ну, если вы просите. Другому бы отказала, а вам…

— Откуда же ты знаешь, какой я?

— Знаю, — сказала она уверенно. — Видела и слышала.

Он не обращал внимания ни на адъютанта, ни на шофера, да они и не существовали сейчас, — только она, с серыми открытыми глазами и мягкой улыбкой на губах. Они ехали лесом, мрачным и влажным, на дороге валялись раздавленные еловые ветки, среди деревьев шло мельтешение, кое-где горели костры, артиллеристы возились подле орудий, а впереди урчал, охал и стонал передний край, словно корчился в ожидании неминуемой схватки. Он подумал: вот через час с небольшим рвать немецкую оборону, все для этого готово. Но его что-то мучило еще ночью, все казалось — надо двигать главные силы не на станцию, а на городок, что северо-западней, а сейчас ясно увидел: нет, все правильно, и начальник штаба прав, и командиры полков. Надо ударить по станции, отрезать ее от городка, а его обойти слева и один полк с танками кинуть к реке, тогда городок окажется в кольце, так и потерь будет меньше, намного меньше. Он обрадовался, что сомнения его развеялись, и сразу пришла твердая убежденность в удаче.

Они прибыли на командный — его соорудили на холме, с которого хорошо проглядывалось поле, влажное после дождей, траншеи, в туманной дали под низким серым небом крохотная станция, а правее острый шпиль городского собора. Едва он вошел в просторную ячейку, забранную бревнами, где стояли две стереотрубы и был сооружен деревянный столик под карты, то забыл о Кате, обо всем на свете забыл. Теперь надо было ждать команды из корпуса, а перед тем проверить готовность. Настоящий бой возможен, когда нет и малой доли колебаний, все должно быть устремлено на главное, тогда и неожиданности, — а их не избежать, — не застанут врасплох. Он погрузился во все то, что происходило: гул артподготовки, бесконечные доклады. Он старался не отрываться от стереотрубы, все нервные нити боя завязывались в единый узел в его душе. Да, он забыл о Кате, но потом ему казалось: все время чувствовал ее рядом с собой, даже, скорее всего, она была частью его самого, и потому так споро двигалось дело, и уж через два часа окружение городка завершилось, и два полка двинулись дальше, все набирая и набирая темп, а к вечеру они прошли километров пятнадцать, пока не уперлись в новую оборону.

И снова они ехали в «виллисе», и Катя сидела в нем вместе с адъютантом, их привезли в каменную мызу — тут определили штаб дивизии.

Сколько он ни пытался вспомнить, как очутился с ней после ужина в комнате, где стояла старинная деревянная мебель, широкая кровать с резными амурчиками, так и не смог, и Катю спрашивал, но и она объяснить не могла. Это было как наваждение, он, еще разгоряченный удачей боя, кинулся к ней, целовал яростно, и она обнимала его, и, когда все свершилось, пришла трезвость, он ахнул от удивления:

— Да ты что?.. Девка?

— Ага, — сказала она и улыбнулась. — Была.

Она сидела на корточках, стыдливо загородившись от него желтой простыней, но смотрела прямо, безбоязненно, и он засмущался ее взгляда.

— Да как же это так?.. — растерянно проговорил он.

— А так, — в словах ее прозвучал вызов.

— Так что же ты?.. да почему же?..

— Это вы про что?

А он и сам не знал, про что, уж очень давно у него не было женщин, жил как монах, знал — другие командиры заводили себе временных жен, так и называлась — ППЖ, что значило: походно-полевая жена, в слово это вкладывали разный смысл — кто уважительный, а кто и презрительный. Всякая жизнь была на войне.

— Вы отвернитесь, — сказала она. — Я сейчас… Там ванна, кажется, — кивнула она на белую дверь.

Он отвернулся, слышал, как она босиком прошла по полу, как тихо скрипнула дверь, и сделалось ему неловко, нехорошо, будто обидел ребенка, да как-то непоправимо обидел. Он еще помнил ее гладкое, покрытое мягким пушком тело, хрупкое, с вмятиной от раны на ноге, помнил свежесть ее дыхания и подумал странно: «Да она же мне сейчас как родная». Он не слышал, как она вернулась, как шмыгнула под одеяло, и когда обернулся к ней, словно пытаясь защитить от чего-то, крепко прижал, снова поцеловал, она в ответ ласково провела по его щеке.

— Что же ты со мной пошла, дурочка?

— Понравились, и пошла. Давно понравились, не сегодня. Я про вас многое знаю.

— Откуда же?

— Да ведь по дивизии говорят. Ну и сама видела… Это вы меня не замечали.

— Ну почему? Тогда, на командном пункте, заметил.

— Это опять же я вас заметила, — засмеялась она.

— Ты сколько на войне?

— Полтора годика.

— Как же тебя мужики-то обошли?

— А меня боятся, — просто сказала она. — Знают: если силой, то я и убить могу… А так… Ну, никто мне не пришелся. Сама не знаю почему. У меня и в школе так было. Меня мальчишки боялись.

Он ласкал ее, и она отвечала сначала робко, потом уж все горячее и горячее. Сколько у них было потом ночей, каждая казалась неповторимой, и все же ярче иных запомнилась та. Тогда-то и понял он: она жена его, и будет всегда его женой, хотя сама этого еще не знает. Эта странная арбатская девчонка, среди грязи, трупных запахов, вшивого армейского белья сохранившая себя в первозданной чистоте для него.

Дом содрогнулся от сильного разрыва, зазвенели разбитые стекла, за окнами надрывно кричали, потом еще раз ударило и с потолка посыпалась известка. Катя даже не вздрогнула, лежала у него под рукой, ласково терлась щекой о его плечо. За окном ругались, кричали, ржали лошади, может быть, кто-нибудь и заглядывал в их комнату, но потревожить не посмел, да ему наплевать было на все. Взбаламученный войною осенний мир, погибающий под грохотом моторов, буксующих в темноте на разбитых дорогах, весь этот мир с походными кухнями, танками, самоходками, пехотой, укрывшейся плащ-палатками от дождя, окружал их, не боявшихся никакой угрозы смерти. Близость двоих, так странно и неожиданно нашедших друг друга, становилась еще острее.