Олег Михайлов - Час разлуки

Побродив по пустой, почему-то неприбранной квартире, он, все более недоумевая, принялся обзванивать Алениных подруг. Никто не мог толком сказать, куда она подевалась. Уже поздно вечером молчавший весь день телефон зазвонил.

— Можно Алену? — услышал он низкий женский голос.

Это была еще одна подруга жены, телефона которой он не знал. Тоже манекенщица. Крупная, породистая тридцатипятилетняя женщина, которой очень шла ее фамилия: Царева.

— А вы почему приехали на день раньше? — полушутя укорила она Алексея. — Нехорошо, нехорошо…

— Отчего же нехорошо? — удивился Алексей.

— Мало ли что! Жену не предупредили. Еще найдете какую-нибудь дрянь. Окурок сигареты или чужой носовой платок…

Алексей смешался. Он смутно начал подозревать, что вовсе не Алена нужна была Царевой. Уж не проверяла ли она, где он сам?

К двенадцати Алексей выпил обе бутылки новосветского шампанского, предназначавшиеся для торжественного семейного ужина, и прикорнул на своем диванчике в кабинете.

Алена появилась внезапно, когда он начал задремывать. Она быстро вошла и остановилась на пороге комнаты. Ей очень шел синий плотный костюмчик с золотыми пуговками.

— Ты что, совсем спятила! — сказал он дрожащим от обиды голосом. — Ни стыда, ни совести!..

— Подожди, я тебе объясню… — спокойно начала она.

— Чего объяснять! Все ясно! — распаляя себя, повысил голос Алексей. — Половина второго! Я, дурак, старался для тебя, писал, геморрой зарабатывал, а ты…

Он схватил бутылку из-под шампанского и, целясь мимо жены, пустил с силой в стену.

Алена, сохранявшая равновесие духа в самые драматические минуты, прошла к балконной двери и притворила ее: не хотела, чтобы соседи слышали скандал. Ничего не выражало ее лицо с милой родинкой на подбородке.

Как он желал ее!

— Не подходи ко мне! Слышишь? — уже тише сказал Алексей и отвернулся к стене.

Перед женитьбой Алексей получил подарок: сиамского котенка. Это было дикое и злобное существо, которое никак не хотело привыкать к нему, хотя он несколько месяцев выкармливал зверя через соску рыбьим жиром с витаминами. Кота и прозвали «Соска», или «Сос». Признавал он только облитую кипятком камбалу. И вся квартира быстро провоняла рыбой, огрызки которой утаскивались котом за сундук или переносились подошвами по комнатам.

Дикий кот любил сидеть в темном коридоре, уцепившись за одежду на вешалке. Из этой засады с красными от злобы глазами он бросался на проходящего. Вскоре кот начал признавать Мудрейшего, которого, видимо, принимал за огромного добродушного зверя. Он привык спать, пригревшись на его животе. Вечерами, напевшись досыта, Мудрейший рявкал на кота голосом немецкого конвоира:

— Шлафен! Спать!

Однажды, когда Мудрейший исполнял партию Мельника из оперы Даргомыжского «Русалка», дикий кот, дремавший у него на животе, проснулся и начал проявлять интерес к его богатой мимике. Особое внимание зверя привлек рот Мудрейшего, то сокращавшийся до размера красного бутона, то отворявший коту подобие глубокой норы. Ничего не подозревая, Мудрейший, зажмурившись, пел и пел. Он воображал себя сумасшедшим мельником, рыдал и хохотал, между тем как Сос начал собирать мышцы в комок, нацелился и, одним прыжком перелетев через богатырскую грудь, всеми четырьмя лапами вцепился в его нижнюю губу. После профилактического укола губа у Мудрейшего раздулась так, словно на его лице вырос второй нос. Теперь он не пускал к себе зверя и, отпихивая его, громовым голосом кричал:

— Ферботен! Шайзе!! [1] Запрещено! Дрянь! — (нем.) Verboten! Scheiße!

Алексей устроил Сосу гнездо из тряпок на сундуке в коридоре, но ночами дикий кот противным голосом орал и просился в комнату.

— Неужели тебе его не жалко? — спросила Алена.

Она пришла на другой день после того, как Алексей сделал ей предложение. То, о чем он так мечтал и чего безуспешно добивался, произошло быстро и буднично, Алексей неловко поцеловал ее в губы и начал снимать с нее кофточку, но Алена остановила его:

— Я сама…

Странным, неподвижным взглядом следил за ними со шкафа Сос. И тогда, расширив и без того огромные глаза, Алена сказала Алексею:

— Выгони кота… Я его стесняюсь…

Он забылся только под утро, а очнувшись, не мог сообразить, что же произошло, хотя и чувствовал, что произошло нечто непоправимое. Пустая бутылка из-под шампанского, валявшаяся в углу, мгновенно напомнила обо всем. Он встал, оделся и, проходя коридорчиком, легонько толкнул дверь в ее комнату. Дверь была не заперта. Алена спала, открыв безмятежное, невинное лицо. Что она думала вчера, что чувствовала и как (по-своему?) понимала? Или просто вела себя, как птичка, которая, капнув на шляпу, не знает за собой вины? Выслушала его ругань, пришла к себе, легла.

Когда-то, в начале их женитьбы, она долго приучала Алексея спать вместе. Он мучился, никак не мог привыкнуть, а когда наконец привык, она так же решительно стала убеждать его спать порознь. Отвыкать оказалось еще труднее, и с тех пор Алексей не мог заснуть, если под боком у него не было подушки, дававшей хотя бы слабую иллюзию того, что он не один…

Раннее утро встретило его свежестью, хотя день обещал быть жарким. Бесцельно таща себя по двору с чувством странной пустоты и наполнявшего его звона от неспанья, Алексей остановился. Дорогу ему медленно пересек ленивый и сытый кот. Он шел важно, с сознанием исполненного долга. А за ним с жалобным, молящим стоном ползла кошка, выгнув спину.

Ленинградский проспект был пуст — машины и пешеходы встречались одинаково редко. Алексей бездумно перебирал ногами и только у метро «Динамо» вдруг поймал себя на том, что повторяет два слова:

— Ненавижу!

И через несколько шагов:

— Женщин!

На что, на какие средства они будут жить с Аленой, женившись, об этом Алексей не задумывался. Он по-прежнему числился аспирантом в Институте изящной словесности, писал разбор последних произведений о деревне. Научный руководитель Алексея молодился, был черняв, бодр, нет, суетлив в движениях и постоянно потирал кисти коротковатых рук, точно умывался. Лицо его имело ложно мужественное выражение и, если посмотреть в профиль, сбегало уступами от невысокого лба к длинноватому носу и далее к подбородку, словно кости лица слегка сдавили пассатижами. Ходил он, несколько вывернув ноги в ступнях, по-чаплински и как бы пританцовывая.

Насмешливым тенором, — он почитал себя первым остроумцем в институте, — руководитель говорил:

— Ну что вы все о бабках пишете! Дались вам эти вонючие старухи…

Алексей почти с ужасом посмотрел на него. «Вонючие…» Да была ли у тебя когда-нибудь бабка?

Его бабушка если и страдала чем, так это старческой чистоплотностью, бесконечно мыла свои жиденькие черные волосы, пахла лежалым бельем, хозяйственным мылом и ладаном. В ней, казалось, уже не было, чему тлеть — сидела на одном чаю.