Юрий Благов - Аншлаг [Рассказы о цирке]

Если Дудкину завод предлагал десятки тем, сотни деталей, которые он научился по-своему «высветлять», то сейчас просвета не видел… Ему не писалось!

И вот однажды, вспомнив вычитанную где-то фразу, что «свое поражение следует воспринимать с юмором», Дудкин, глубоко вздохнув, направился на завод, предварительно сочинив эпиграмму. Он решил прочитать ее знакомому кадровику, ревностному поклоннику его литературного дарования.

Однако, несмотря на чувство юмора, настроение у Дудкина было препоганым, он нарочно замедлял шаги, не меняя, однако, направления. И вдруг услышал звонкий голос:

— Вовка!

Перед ним солнечно засиял рыжий Сеня, школьный его дружок. Дудкин давно потерял его из вида и сейчас искренне обрадовался встрече.

Минут через пять в полупустом ресторанчике Сеня с увлечением рассказывал о своей жизни. Оказывается, успел окончить цирковое училище, давно работает клоуном и колесит по родной стране. Лучшей участи он не представляет!

Дудкин же ничем похвастаться не мог, но все же надписал однокашнику книжицу, благо была при себе.

— Старик, ты же наш человек! — закричал клоун на весь зал и предложил то, что Вова никак не ожидал: — Напиши для меня! Для цирка! У тебя есть время?..

— В общем, да.

— Официант! — закричал клоун и поспешил расплатиться.

…В крохотной каморке старого цирка Дудкина приветил репертуарный начальник, пригласивший прежде всего на вечернее представление, дабы тот смог приступить к постижению специфики цирка.

И Дудкин начал ее постигать.

Вероятно, каждый человек годами вынашивает смутное очертание своего идеала. И вдруг в цирке идеал этот обрел для Дудкина вполне зримые черты.

По стальной, слегка покачивающейся лестнице с какой-то гордой решимостью поднималась красавица в черном трико, с прелестным профилем и скупыми, но чрезвычайно грациозными движениями. Словно бы ожившая гравюра, девушка плавно возносилась к цирковым небесам. В зубах она держала кинжал, а на нем под прямым углом был водружен длинный мяч, на рукояти которого стоял поднос с четырьмя наполненными бокалами по углам. Лестница раскачивалась все сильнее и сильнее, а девушка откидывалась назад, распластав в воздухе руки. Затем опустилась по лестнице с противоположной стороны, не пролив ни единой капли из своих бокалов! И чем дальше, тем сложней были ее трюки.

А в заключительном поклоне была бездна достоинства, однако ни малейшего высокомерия.

После ее номера по залу еще долго носился восхищенный шумок. А Дудкин обалдело смотрел и смотрел на середину манежа, хотя артистка уже ушла, лестницу убрали и пьедестал уволокли. Но он не мог воспринимать ничего другого.

Его друг был в ударе, публика много смеялась, но для Дудкина словно бы светилось на весь цирк имя волшебницы, которую провозгласили с манежа: «Варвара…» Фамилию он не расслышал.

Сведения, полученные от Сени, вроде бы утешили Дудкина: Варвара в разводе — муж ее беспросветно пил. Нехорошо радоваться чужой беде, но пускай Вову считают эгоистом! Дудкин окончательно решил писать репертуар для цирка…

Он принялся сочинять трескучие парады, звонкие частушки, даже репризы для клоунов пытался придумать. Однако все это вежливо отвергалось. А он писал, писал и приносил в цирк в надежде, что вдруг случайно встретит там Варвару. Но пойти за кулисы стеснялся, а в репертуарном отделе она не появлялась. Про возвращение на завод он попросту забыл.

Конечно, можно было бы попросить Сеню познакомить с артисткой, но почему-то Дудкин хотел положиться на случай.

Однажды на утреннике он сам сунулся за кулисы, но едва не споткнулся о силача, разминавшегося гирями, с трудом обогнул сооруженьице, на котором тоненькая девушка крутила ногами бочонок, и налетел на свирепых униформистов, надвигавшихся с дюралевым шестом прямо на него. Отступив, едва не попал под «остывавшую» после выступления лошадь, которую выводили во двор.

Но наконец первое произведение для цирка было принято. А радость, как и беда, не приходит в одиночку. Получив гонорар, Дудкин в дверях столкнулся с Варварой. Она пришла к музыкальному редактору за нотами.

В жизни она оказалась точно такой же, как на манеже. В ней удивительно сочетались простота с гордостью. Редактор, увидев, как Дудкин густо покраснел, пришел на выручку:

— Познакомьтесь, Варенька, — это наш новый автор.

— У меня сегодня маленький праздник, — забормотал Дудкин, — не уходите, пожалуйста, отсюда, мунутку! Прошу вас…

— Почему? — удивилась Варвара.

— Всего три минуты!.. Две!.. — крикнул Вова ничего не понимавшей артистке и опрометью выбежал из комнаты.

Рядом находился Центральный рынок, он выбрал там самый дорогой букет и, запыхавшись, вручил Варваре.

— От вашего искреннего поклонника! — только и нашел он что сказать. И порывисто поцеловал ее маленькую теплую и жесткую руку, очевидно считая, что только так и знакомятся с артистками.

Потом они вместе вышли из цирка, затем гуляли — он уже не помнит, где и сколько, — наконец она пошла на представление, и он дожидался ее у выхода. Потом они опять гуляли, и опять Дудкин не помнил где и не помнил сколько.

Варвара удивительно умела слушать. Она как бы впитывала в себя каждую строчку стихов, которые он ей читал. Она радостно изумлялась даже заурядной поэтической находке, и это Дудкину прибавляло уверенности. Читал он и свое, и чужое, искренне удивляясь, что такой красавице артистке, оказывается, никто еще не посвятил ни единой стихотворной строки!

Читая, Дудкин становился другим — сильным, значительным и в то же время доверительным каким-то. Он вовсе не кричал, однако заполнял своим голосом все пространство вокруг. Читал просто, но не обыденно, нигде не сбивался на прозу, сохраняя ритм стиха. Казалось, что произнести иначе то, что он произносит, попросту невозможно! Дудкин перескакивал с Маяковского на Гамзатова, с Есенина на Беранже, он читал тех, в чью поэзию был влюблен самозабвенно. И Варя словно бы поплыла в какой-то иной мир, где ей было удивительно тепло и радостно. Догулялись до того, что Дудкин признался:

— Я не могу без тебя!

И Варвара просто ответила:

— Я тоже.

Тем не менее, получив очередную разнарядку, уехала.

И вот теперь Вова, перечитав в который уже раз первые восемь строчек своего грустного стихотворения, добавил к ним еще четыре:

Он отправил это стихотворение Варваре не простой телеграммой, а фото, не желая, чтоб такие слова были свалены в кучу. На самом большом бланке он не написал, а, можно сказать, нарисовал свое произведение, и ответ пришел незамедлительно: «Приказом Союзгосцирка мне утвержден ассистент телеграфь вылет целую Варя».