Юрий Благов - Аншлаг [Рассказы о цирке]

На ящиках, поставленных один на другой, сверху был водружен пестрый надувной матрац. На нем возлежала красивая блондинка, не желавшая, очевидно, пропускать солнечного дня.

Группа мальчишек пыталась вскарабкаться на огромный шар, извлеченный из реквизита. Несколько лошадей пощипывали жесткую траву. Возле шатра стояли подкидные доски, обтянутые красным бархатом, довольно обшарпанным.

Стройный синьор в кожаных шортах старательно отмывал в тазике флегматичного шимпанзе. Увидев гостей, он, вытирая на ходу руки о шорты, с любезной улыбкой направился к ним. Шимпанзе нехотя повернул голову. Дети оставили в покое шар.

— Буоно, джорно, синьор! — вконец исчерпав запас итальянского языка, улыбнулся в свою очередь Афанасьев и пожал большую крепкую и все еще мокрую руку.

Когда переводчица представила Афанасьева, синьор что-то радостно воскликнул. Через минуту гости очутились в пестром живом кольце. Из всех фургонов повыскакивали люди, пожилые и молодежь. Блондинка спрыгнула со своей вышки, даже шимпанзе отошел от тазика и, смешно раскачиваясь, приблизился к толпе.

Человек в шортах оказался синьором Орсини, хозяином цирка и главным его артистом. Это был человек без возраста. Пока возился с обезьяной, он выглядел лет на пятьдесят. Но вот заулыбался, и больше тридцати ему не дать… А с манежа, наверно, выглядит на все двадцать!

Узнав, что московская труппа сейчас возле его цирка, Орсини, как был без рубашки, бросился на улицу с криком: «Моску салюто, браво циркус!»

Он готов был всех и каждого собственноручно вытащить из автобуса и повести к себе.

Экскурсию, однако, отменить было нельзя, и Афанасьев пообещал заехать на обратном пути, чтобы как раз попасть на представление…

Парк в Тиволи напоминал Петродворец, только победнее. Войдя в одну из пещер, артисты долго не могли из нее выбраться, потому что наступили на специально сделанное устройство и оказались отрезанными от мира толстенной стеной воды… Но долго в парке не задерживались — слово есть слово.

Орсини, облаченный в вечерний костюм, нетерпеливо ожидал их у входа. Афанасьев подался было к кассе, но итальянец силой оттащил его от нее.

Знакомая блондинка, загоравшая на крыше, проверяла сейчас билеты.

— Ого! — воскликнул молодой акробат Шустикоз, которого все звали «Шустик». — Если тут такие контролеры, то какие же артисты?!

Блондинка фразы, естественно, не поняла, но на всякий случай приветливо улыбнулась.

От программы цирка повеяло чем-то далеким и забытым. Тускло освещенный манеж, плешивый ковер. Номера, даже сложные по трюкам, выглядели полуфабрикатами: то недотягивал финал, то не в характере выступления была музыка.

Народу тем не менее полным-полно.

Шустик, тот самый, что восхищался контролершей, вдруг воскликнул: «Ну дают!..»

Оказалось, контролерша в блестящем трико поднималась сейчас по канату…

Каждый артист выступал в нескольких номерах. Лучше других был сам Орсини: великолепно провел высшую школу верховой езды, смешно изобразил арбитра в обезьяньем футболе и даже вышел Белым клоуном в музыкальном номере, играя на двух трубах одновременно. Портила его только излишняя подобострастность в отношении к публике. Улыбка казалась приклеенной к лицу. Но выглядел очень молодо.

Во время одной из пауз зал взорвался аплодисментами. Это Орсини сообщил зрителям, что в цирке присутствуют московские артисты.

Гости поднялись со своих мест, зрители тоже, а оркестр заиграл «Катюшу». Затем представление пошло своим чередом.

Завершал программу аттракцион с хищниками, надо сказать, великолепный. Укротителем был сын Орсини, юноша лет пятнадцати.

А потом гостей пригласили во дворик. Стол, на котором только что кувыркались акробаты-эксцентрики, пестрел фруктами, зеленью, вином. Орсини поднимал бокал за гостей, Афанасьев — за радушных хозяев. Один за другим посыпались вопросы, и переводчица, держа бокал в руке, не успевала сделать ни единого глотка.

Кто-то спросил:

— Правда ли, что государство у вас бесплатно учит артистов?

На это Афанасьев предложил ответить Шустику.

— Это не так! — солидно сказал он. — Когда я обучался в цирковом училище, мне еще и стипендию платили!

— Вы всегда жили в Москве? — спросил кто-то из итальянцев.

— Нет, я приехал из Барнаула… Из Сибири.

— А сколько же лет вы учились?

— Пять.

— Сколько же вы платили за жилье?

— Нисколько! — набирал темп Шустик, в котором еще не до конца выветрился студенческий дух. — И это только говорится, что общежитие, а на самом деле — гостиница люкс!

Вмешался Орсини:

— Это верно, что у вас цирковые артисты получают пенсию?

Афанасьев обвел глазами стол.

Одна из советских гимнасток сидела сейчас в обнимку с «контролершей». Женщины быстро находят общий язык, а цирковые в особенности. В руках у обеих были фужеры, причем, отчаянно жестикулируя, обе тем не менее не пролили ни единой капли!

Афанасьев предоставил слово этой самой гимнастке.

— Насчет пенсий все правильно! И здесь среди нас есть пенсионерка.

— Кто же? — спросил юный Орсини.

— Я.

«Контролерша» отпрянула от гимнастки:

— Сколько же тебе лет?..

— Уже старуха… двадцать восемь!

Все захохотали, а Афанасьев как бы мимоходом пояснил, что у нас гимнасты и акробаты после двадцати лет работы помимо зарплаты получают профессиональную пенсию. А гимнастка в цирке с семи лет.

Артисты пили и пели, вечер прошел чудесно, но при расставании Афанасьев уловил в поведении Орсини некоторую настороженность.

Конечно, как гостеприимный хозяин, он публично усомниться в том, что услышал, не мог. Но в глубине души затаил недоверие.

Афанасьев пригласил его и всю труппу — по очереди, понятно, — на свой спектакль.

И вот через несколько дней, сидя рядом с Орсини, наблюдал Афанасьев удивительную метаморфозу.

Когда в прологе с разных концов зала, перемахнув каскадами барьер, влетели в манеж двадцать юношей и девушек и закружились в ослепительном хороводе, из которого взмыла в цирковое небо ракета, а под ней внезапно появились воздушные гимнасты, Орсини одобрительно зааплодировал…

Когда же в программу, идущую как бы на одном дыхании, органично вошел обаятельный комик, о котором писали, что он заставляет публику смеяться не над собой, а вместе с собой, Орсини, с присущей ему непосредственностью, хохотал едва ли не громче всех…

А когда русый паренек в группе акробатов-прыгунов взял гармонь и, играя что-то мечтательное, «нечаянно» наступил на подкидную доску, взлетел в воздух и, дважды перевернувшись, оказался в поднятом под купол кресле, на котором и продолжал свою мелодию, — Орсини вскочил с места и закричал: «Браво!!!»