Юрий Благов - Аншлаг [Рассказы о цирке]

В наши дни артист, отработав номер, бежит досматривать хоккей (или футбол — в зависимости от сезона), а тогда, выступив в двух, а то и в трех номерах, надевал униформу и продолжал участвовать в представлении, но только в ином качестве.

Коля был слишком слаб, чтобы таскать реквизит; слишком мал, чтобы держать ленту, через которую перепрыгивает гротеск-наездница; слишком неопытен, чтобы в нужную минуту подставить на ее пути обруч, оклеенный бумагой.

Вместо этого Коле надевали на плечо брезентовый мешочек с кипой фотографий артистов, водружали на шею жестяную кружку, и он, преодолев барьер манежа, перешагивал из сферы искусств в сферу коммерции.

Первые монеты летели в кружку со звоном, остальные — все глуше и глуше, а бумажные купюры Коле совали в кармашек или в руку.

Красивые дети напоминают кукол, но Коля подрастал мальчиком предприимчивым. Если видел, что выручка лучше, чем он мог предположить, то несколько купюр припрятывал на мороженое.

Но вообще-то он был ребенком, лишенным детства в общепринятом понимании этого слова. Он работает столько, сколько себя помнит! Цирковые дети непременно входили тогда в номера родителей.

И вот Коля уже взлетает с подкидной доски и, дважды перевернувшись, опускается в кресло, которое держит на толстой палке отец.

Вот Коля вместе с маленькой Раечкой — в дальнейшем именуемой заслуженной артисткой РСФСР Раисой Андреевной Калачевой — исполняет трюк в жанре конной акробатики.

На обычное детство времени не оставалось, и все же оно не могло не прорываться у человека, чей возраст писался цифрой однозначной.

Как-то Коля уступил просьбам сестренки «потанцевать» на неоседланной лошади. Та упала, расшиблась, а он, страшась родительского наказания, удрал в другой город.

Как-то передвижной цирк расположился по соседству с футбольным полем, и Коля в перерыве между утренним представлением и дневным гонял с мальчишками мяч и однажды чуть не опоздал к выходу. Все же он успел напялить белый костюмчик, привести в порядок прическу, но вдруг обнаружил, что у него колени черного-пречерного цвета. Душевых в цирке не было, и Коля, плюнув на палец, принялся грязь оттирать. Однако она не стиралась, а только пошла зигзагами. Тут он вспомнил, что во дворе стоит огромный бак с водой, по которому густо плавают окурки. Коля вскарабкался на этот бак, совсем уж было отмыл колени, но от окрика отца сорвался и ухнул в воду. А в это время объявили их номер…

Колин отец — Океанос (тот самый, что значился на московской афише) — личность в цирке легендарная. Он создал много номеров, лучший из которых «Подкидные доски». В числе трюков этого номера был феноменальный: один акробат высоко взлетал с подкидной доски, исполнял в воздухе сальто-мортале и приходил на вторую доску, с которой второй акробат проделывал то же самое, опускаясь на третью доску, а с нее взлетал третий с этим же трюком и приходил на четвертую; то же самое проделывал четвертый акробат, посылая в воздух пятого, а уж пятый, поскольку прыжки шли по нарастанию, прямо-таки ввинтившись в цирковое небо, затем мягко приземлялся на плечи Океаноса.

В финале на плечах руководителя стояли два акробата, на них — третий, а по бокам, спереди и сзади цеплялись еще четверо, и всех Океанос держал на себе.

Он был не только силен, но и находчив.

Когда на премьере пантомимы «Махновщина» рухнула подпорка моста, с которого всадники прыгали в воду, Океанос, отвечавший за трюки, тут же подменил подпорку собой. Человек держал мост, по которому скакали лошади…

Но в жизни эта «живая кариатида» вела себя, мягко выражаясь, не всегда уравновешенно. Воспитания Океанос был самого что ни на есть балаганного и словам предпочитал жесты.

Ученики его и партнеры не столько опасались травм во время выступления, сколько руководительского гнева за кулисами.

Впрочем, и гнев-то не всегда был закулисным.

Когда Коля, имея всесоюзное имя и будучи награжденным орденом, тем не менее умел иногда уронить мяч, то «расчет» с ним производился «не отходя от кассы». Ходивший по центру манежа отец дожидался трюка с факелами, который шел в темноте, и адресовал жонглеру такой удар кнутом, что тому долгое время «нечем было садиться».

Все это сносилось до поры до времени безропотно, и лишь в Ленинграде Коля, опоздав на репетицию, посмел «убрать фигуру» от отцовского кулака. Кулак врезался в стену, и отец больше руки на сына не поднимал.

Столь требовательный к другим, Океанос к самому себе был попросту беспощаден. Если в его номере заваливался трюк, он рыдал за кулисами как ребенок. Партнеры в такие минуты ходили на цыпочках, и даже лошади старались не шевелиться.

К цирковой династии этот фанатик, однако, не принадлежал.

Он родился в семье мануфактурщиков Ольховиковых, но, открыв в детстве мир, где люди ложатся на гвозди, глотают пламя, летают по воздуху, твердо решил, что только его, Лени Ольховикова, здесь и не хватает! Поначалу он только вертелся возле артистов, то и дело угощал их чем мог, а те, в благодарность, учили разным несложным фортелям. Этого оказалось достаточно, чтобы в тринадцать лет Леня сбежал с цирком Альберта Сура. Расторопные мальчишки любому хозяину нужны.

Вполне вероятно, что волевая натура, ум и энергия сделали бы Леонида Сергеевича Ольховикова человеком заметным в любой другой области.

Однако Леня выбрал именно цирк. Не гнушался никакой работы, не упускал случая освоить очередной трюк или хотя бы попытаться это сделать.

Вместе с ним удрал из дома его дружок Хундадзе, тоже не представлявший жизни без цирка.

Вскоре Леня заболел, а Сур уехал, но будущий Океанос уже начинал набирать характер. Он не пожелал вернуться в сытое детство, а, чуть поправившись, отыскал балаган Сун-Ю-Куня и предложил свои услуги.

В дальнейшем Леня и Хундадзе сменили много таких «зрелищных предприятий», включая балаганы «однокранцевые». За этим красивым словом скрывался шатер, верхушку которого подпирал столб, стоящий в центре манежа. А искусство крутилось вокруг столба.

Здоровенный бугай Прусек, бывший борец, гонял четырех одров, демонстрировавших «свободу» и бежавших то в одну, то в другую сторону, а затем танцевавших вальс.

Мадам Прусек показывала «дамский вольтиж», и одно ее появление верхом на лошади, в довольно солидном возрасте, вызывало веселое оживление балаганной аудитории.

А потом «свобода» у лошадей кончалась. Прусек впрягал их в повозки и гнал дальше, обходя культурные центры на почтительном расстоянии.

В такой компании Леня быстро превратился из мальчика в артиста. Он научился висеть на трапеции, кувыркаться с Хундадзе в акробатической эксцентрике и даже держать партнера на шесте (перш).