Юрий Благов - Аншлаг [Рассказы о цирке]

Когда же в финале клоун-дрессировщик на чистейшем итальянском языке обратился к зрителям с добрыми пожеланиями, и, словно бы подтверждая его слова, сотни белых голубей заполнили цирк и разместились на стойке, образовав огромное слово «МИР» сначала по-русски, а затем по-итальянски, Орсини встал, торжественный и серьезный…

Затем он молча подвел Афанасьева к переводчице, крепко пожал ему руку и отчетливо произнес:

— Это прекрасно! — Но тут же лицо Орсини погасло. — А мы сворачиваем дела…

Афанасьев запротестовал:

— Позвольте, синьор Орсини, у вас ведь тоже хорошие сборы! Мы сами видели аншлаг…

Но от этого лицо Орсини не прояснилось. Сейчас ему можно было дать все шестьдесят…

— Это был первый аншлаг и, к сожалению, последний! Мы ведь тогда объявили по радио, что на представлении будут присутствовать наши коллеги из Москвы. Так что публика пришла не на нас, а на вас…

— Пап, а пап… Купи мне лошадь, — тянул восьмилетний Коля, буравя черными глазами усталого атлета, присевшего на барьер. — Я хочу быть конным жонглером…

Все в Колином папе было широким: и лицо, и плечи, и натура. Он умел быть грозным и добродушным, а мог искриться безудержным весельем. Но сейчас выглядел грустно-сосредоточенным.

— Посмотри, папа, я кидаю пять мячей.

И действительно, мячи, вроде тех, которыми нецирковые мальчишки беззаботно играют в лапту, сейчас принялись резво летать перед Колиной физиономией. Казалось, что жонглер и мячи живут каждый своей жизнью.

Отец долго смотрел на сына, но ни слова не проронил.

Шел 1929 год… Цирк, давно ставший государственным, превратился в таковой не сразу. Даже через шесть лет после национализации московские госцирки со всех тумб вещали: «Мировой аттракцион „4 Удизенс“», «Знаменитый дрессировщик Адольфи с его 15 лошадьми», «Ввиду большого успеха продолжаются гастроли Спириас», «Гастроли акробатов Океанос».

Среди всех артистов только Океанос — русские (запомните эту фамилию, мы еще к ней вернемся).

В столицах — иностранцы, а в провинции — частники, все цирки только прокатывают готовые номера словно кинотеатры, которые крутят фильмы, не участвуя в их создании.

Артист все должен сам: покупать и содержать животных, изготовлять и обновлять реквизит, шить и перешивать костюмы. Если бы цирковому человеку двадцатых годов сказали, что со временем все эти заботы примет на себя государство, он бы, вероятно, долго хохотал. Тогда всюду подвизалась Ее Величество Нужда…

«МАНИФЕСТ

Мы, Виталий Лазаренко, шут и сатирик Всероссийский, Пискарь Киевский, Великий Карась Донской и прочая, прочая, объявляем в Киевском госцирке в субботу 21 мая бенефис и предписываем киевлянам покинуть свои индивидуальные посты и встать около кассы в коллективные хвосты».

Если так рекламировался артист, друживший с Маяковским, почитаемый Луначарским, то чего ожидать от остальных?

Вот объявление в журнале «Вестник работников искусств» в № 6–7 за 1925 год:

«МЕСТКОМ В КЛЕТКЕ

Ростовский государственный цирк. Бенефис Генриха Петерсона. Последние гастроли. 10 львов. Первый раз! Только в день бенефиса. Среди львов в клетке концерт предместкома тов. Куликова и секретаря тов. Ивайчика. Большое кормление львов сырым мясом!!!»

Цирки шли на такие трюки не от избытка юмора, от нехватки зрителей.

И лихие куплетисты пели в манеже в одиночку и парами:

Попробуй тут купи лошадь! А ведь Коля как-никак уже артист, он значится в списках Центрального управления государственными цирками, сокращенно — ЦУГЦ.

Едва начав осознавать что-либо, Коля почувствовал себя вовлеченным в беспрерывно двигающийся круг. Люди возле него прыгали, скакали верхом, смешно разрисовывали физиономии, облачались в светлые трико, летали по воздуху, водили смычками по обыкновенной пиле, и та издавала звук виолончели.

Колиному детству сопутствовали ласковые слова матери, грозные команды отца, хохот зрительного зала, галопы в оркестре, ржанье лошадей в конюшне, лай собак за кулисами.

Коля, как и прочие дети цирка, от безделья не изнывал. Вечно занятые родители поручили его Ване, папиному ученику, который был старше Коли на целых двенадцать лет. А Ваня, ставя ребенка на ноги, ставил и на руки, уча делать стойку. Показывал, как надо, встав на барьер, отталкиваться от него и, взлетая вверх, перевертываться в воздухе. Он нянчил Колю, а однажды зимой, как следует укутав, водрузил на сани и повез в цирк. Приехал — а Коли нет. Оказывается, по дороге выронил. Вся труппа двинулась на поиски ребенка и в одном из сугробов его всё-таки нашла.

Но это случай! А вообще Ваня был другом, педагогом, старшим братом, товарищем, и ученик доныне об Иване Константиновиче Папазове, блестящем артисте и талантливом цирковом изобретателе, говорит с большой теплотой, хотя вообще-то избытком сентиментальности не страдает.

Однажды натянули на Колю беленький костюмчик, белые чулки и туфельки, сшитые из маминого платья, и вместе со всеми выпустили его в манеж. Фамилия Коли — Ольховиков, но дебютировал он в группе под звонким псевдонимом Джордано.

Звучный псевдоним — великое дело. Это — образ, это — роль, которую цирковой артист исполняет всю жизнь. Оставайся Кио — Ренардом, Карандаш — Румянцевым, а, скажем, Тарапунька и Штепсель — Тимошенко и Березиным, они бы не имели и половины своей популярности.

В номере, который назывался «Эквилибристы на переходной лестнице», участвовали папа с мамой, Коля, Ваня Папазов и еще один папин ученик — Юра Виноградов. Коля венчал колонну из четырех человек, которая то плавно взмывала вверх, то мягко опускалась на манеж по блестящей лестнице с бархатными поручнями и отливающими никелем перекладинами. Когда Коля стоял чуть ли не под куполом, публика оказывалась далеко внизу. Но Коля не должен был засматриваться на нее. Его дело — намертво стоять на Ваниной голове, глядя прямо перед собой. Ваня же стоял на голове Юры, а Юра — на голове Колиного папы. Баланс должен держать «нижний», потому что, если каждый начнет балансировать, колонна развалится. «Нижними» в «Переходной лестнице» были попеременно то папа Коли, то его мама.

Коля действительно не заглядывался на публику, но публика заглядывалась на него: маленький эквилибрист был красив. В цирке это учли, и эквилибром Колино выступление не ограничили.