Юрий Благов - Аншлаг [Рассказы о цирке]

Лично я не бильярдист и в тонкости игры вникать не берусь, однако замечу, что в среде творческой интеллигенции бильярд с давних пор популярен. Достаточно вспомнить В. В. Маяковского, который в случае проигрыша добросовестно пролезал под бильярдным столом актерского клуба.

Если коньяк расширяет сосуды, то бильярд расширяет круг знакомств. Встречи с интересными людьми были для Ольховикова далеко не лишними.

Бильярдная Центрального Дома работников искусств стала его университетом. Здесь Николай познакомился, а затем подружился, например, с Игорем Александровичем Моисеевым, чьим мнением всегда чрезвычайно дорожил, а также со многими другими. Николай располагал к себе тем, что, за что бы ни взялся — гонял ли бильярдные шары или вел машину, — все делал мастерски. Внося подлинный артистизм в игру, он вскоре стал одним из лучших, если не самым лучшим, бильярдистов Москвы.

К тому же он умел одеться, а это немаловажная деталь для популярного артиста.

В номере он вводил новые трюки, и в частности такой: ставил на лоб палку, на нее — поднос с четырьмя наполненными фужерами и мчался с этим сооружением по кругу. Потом палку выбивал, и поднос оказывался у него в руках, причем ни единая капля не выплескивалась из фужеров.

Но и это не все…

Раз уж он в армии запел, то и в манеже остановиться не смог.

А тогда как раз были популярны торжественные парады-прологи с мужественными стихами о сильных, смелых и веселых людях цирка. Но когда читать такие стихи приглашались актеры со стороны, получалось нечто чужеродное. Правда, некоторые цирковые артисты сами превосходно читали стихи.

Николай же делал большее! Он не только читал, но и пел! Пел о силе, ловкости, смелости и тут же «шел в трюк», эти самые качества демонстрируя. Переходил, так сказать, от слов делу.

В 1950 году одну из программ Московского цирка режиссеры А. Г. Арнольд и М. С. Местечкин начинали так: Ольховиков появлялся со знаменем и исполнял написанную С. Туликовым песню, в которой, кстати сказать, легко брал ноту си-бемоль.

Затем выбегала лошадь, и Николай, не выпуская знамени из рук, вскакивал на нее, а длинное полотнище как бы опоясывало цирковой воздух. Это был прекрасный «запев» представления, и исполнить его умел только Ольховиков.

А своим номером он мог заканчивать первое отделение, мог идти в программе последним, кто бы до него ни выступал, включая любые конные номера.

Пел он также и по ходу своего выступления, стоя на лошади и жонглируя, а до этого петь «в трюке» умела только эквилибристка Зоя Кох, «принцесса цирка», как ее называли тогда, или «артистка № 1», как назвали бы теперь. Одно дело — петь на полу, а другое — скача на лошади или идя по проволоке.

Однажды в Московском цирке во время антракта Николая, только что закончившего номер, попросили зайти в дирекцию.

В кабинете кроме директора Н. С. Байкалова и режиссера А. Г. Арнольда сидела красивая женщина, которую Ольховиков где-то, несомненно, видел, но где именно, вспомнить не мог, а рядом с ней седовласый мужчина, строго и элегантно одетый.

— Коля, — обратился к жонглеру Байкалов, — это солистка Большого театра Вера Александровна Давыдова, а это — заведующий оперной труппой Большого театра Мчедели.

После неминуемого «очень приятно» наступила крохотная пауза, а затем Давыдова с подкупающей искренностью спросила:

— Каким образом вы попали в цирк?

От такого вопроса глаза у Ольховикова сделались круглыми.

— Об этом надо спросить мою маму… Я родился в цирке.

— Но у вас оперный голос! — убежденно сказал Мчедели.

— Ваше место в театре!

— Я ему то же самое говорю, — поддержал гостей Арнольд, хотя ничего подобного от него Ольховиков раньше не слышал.

Беседа приняла деловой оборот, и именитые артисты взяли с Николая обещание пойти в Московскую консерваторию, к ее директору Александру Васильевичу Свешникову на прослушивание.

— Ты не бойся, я пойду с тобой, — сказал Арнольд, когда гости вышли. — Свешников мой друг, и все меня в консерватории знают.

Николай, однако, и не думал бояться.

Величественное здание консерватории, столь не похожее на цирк, со всеми его скульптурами, портретами, со звучащими из классов голосами певцов и пассажами инструменталистов, нисколько жонглера не смутило.

В зале для прослушивания, куда, кстати, Арнольда не впустили, Николай вежливо поклонился и посмотрел на собранную для этого случая комиссию, которая своим составом привела бы другого в трепет.

За столом сидели Валерия Владимировна Барсова, Сергей Яковлевич Лемешев, Сергей Иванович Мигай, Анатолий Леонидович Доливо и конечно же Александр Васильевич Свешников.

Николай если и опешил, то только на мгновенье, но виду не показал.

— Ну-с, — обратился к нему Свешников, — что мы споем?

— Арию Канио из оперы «Паяцы».

Наступило легкое замешательство.

— А не трудно ли будет вам начинать с такой сложной вещи? — поинтересовался один из членов комиссии.

— Ничего, — успокаивающе ответил жонглер на лошади и запел. Затем спел вторую арию, за ней третью…

заливался Николай, а сам думал, что если до сих пор не сказали «спасибо», значит, вправду заинтересовались.

— Может быть, вы нам исполните что-либо из романсов?

— Я их терпеть не могу!

Благовоспитанная комиссия не подала виду, что шокирована таким ответом, и прослушивание закончилось.

После ухода Ольховикова — как он позднее узнал, — начались споры, в чей класс его направить. Заниматься с ним изъявил желание каждый, столь пленителен был драматический тенор жонглера. В конце концов выбор педагога предоставили самому Ольховикову. И Николай назвал Сергея Ивановича Мигая, чьи пластинки годами возил из города в город и многократно прослушивал.

Победа была полной, но торжество сменилось отчаянием. Поступление в консерваторию означало уход с манежа, означало измену цирку!

Как он об этом скажет матери?

Как посмотрит в глаза лошадям (у него их теперь было две)?

Но вот Николай сдал лошадей, сдал костюм и пошел покупать первый в своей жизни портфель.

В консерватории, естественно, помимо вокала преподавались предметы общеобразовательные, всего двенадцать дисциплин.

И тут Ольховиков почувствовал себя как на курсах связистов: ничего или почти ничего не мог понять.

— Александр Васильевич, — сказал он Свешникову, — я же в школу не ходил… Я к вам пришел учиться петь, и ничего больше. Освободите меня от общеобразовательных… Иначе уйду в цирк!

Другого, безусловно, осадили бы — ведь и так попал в консерваторию «с ходу», поскольку все другие предварительно заканчивают музыкальные училища.